Женщина, у которой выросли крылья - [28]

Она лежит всю ночь без сна, ворочается с боку на бок, сжимая в руке вибрирующий медальон. Интересно, показалось ли ей или и в самом деле часы затикали громче, когда они сидели в кафе с подругами? Все ее подруги недавно разродились и, конечно, притащили с собой своих младенцев, у нее одной нет детей.

Тик. Тик. Тик.

– Что это за шум? – спросила одна, подозрительно оглядываясь по сторонам.

– Мне тоже любопытно, – вторила ей другая, чью грудь терзал толстощекий младенец.

Две пары утомленных глаз, обведенные синими кругами, уставились на нее.

– Это у тебя тикает?

Черт, она же спрятала медальон под кашемировый свитер, надеясь, что это приглушит звук. Выходит, напрасно. По счастью, подруги были так заняты детьми, что не стали допытываться.

Во время рабочего собеседования на должность старшего архивариуса библиотеки часы так громко тикали, что слышно было не только ей. Собеседование проходило в большом зале, где стены обшиты дубовыми панелями, где мраморный пол, высокие потолки, высокие окна и много света, так что темная древесина мерцает золотом, а в воздухе плавают золотые пылинки. Любой звук, раздающийся в этом пустом зале, многократно повторяется, отражаясь от гладких твердых поверхностей. Словом, эхо тут что надо.

– Вы в курсе, что новая должность потребует от вас уделять работе гораздо больше времени? – спросил один из членов комиссии.

– Да, конечно.

ТИК. ТИК. ТИК.

– Вы будете отвечать за пополнение фондов, за расход бюджета, вы будете руководить персоналом. На вас ложится ответственность за общую стратегию. Это очень серьезно, – поддержал второй.

– Да, разумеется. – Она понимала, что на самом деле это значит: этой мужской команде не улыбается принять на работу женщину, которая вдруг возьмет и уйдет в декретный отпуск. Но она хотела и работу, и ребенка. Она-то хотела всего сразу, а тело ее больше хотело второго.

ТИК. ТИК. ТИК.

Последний должен был повышать голос, чтобы его расслышали, хотя часы были скрыты под тремя слоями одежды. В воздухе тикало грохочущее эхо. Комиссия быстро закруглилась с ее собеседованием.

Она вспоминает все это, лежа в постели и глядя на мужчину, закрывшего лицо подушкой. Рука ее теребит медальон.

– Нет, я так больше не могу! – вдруг вскрикивает он. Срывает с лица подушку и швыряет через всю комнату. Она вздрагивает. Он стоит перед ней голый. Она-то думала, он спит, а он вон ни в одном глазу – зрачки бешено и злобно округлились, как у маньяка, грудь ходит ходуном – будто он только что завершил марафон и сейчас рухнет без сил на колени, хватая ртом воздух.

– Генри, – говорит она тихо и испуганно, – что с тобой?

– Я больше так не могу, не могу.

– Чего ты не можешь? Разве я тебя о чем-то прошу?

– Нет. Но я чувствую, я слышу. – Он указывает на часы у нее на шее. – У меня такое чувство, словно кто-то стоит у меня за спиной, дышит мне в затылок, заглядывает через плечо – и так все время. Это невыносимо. Мне не нужен ребенок, я не готов. И не знаю, буду ли готов когда-нибудь.

Она глядит на него с удивлением, хотя удивляться тут нечему, этого следовало ожидать.

Нет, он ее не бросит, думает она. Они вложили в их отношения три года, три долгих года, и если они расстанутся, потребуется еще три, чтобы найти кого-нибудь и снова пройти этот путь. Она задумывается. Сначала нужно будет пережить потерю Генри, залечить сердечную рану, чтобы быть готовой к новой встрече, потом встретить подходящего человека, привязаться к нему, свить новое гнездо… Это займет слишком много времени. У нее нет этого времени. Он не может ее бросить.

Генри вдруг с воплем затыкает уши. Часы тикают так громко, что она едва слышит его крик, но видит пульсирующие на шее вены и раздутые ноздри. Он держится за голову, как будто у него мигрень, как будто тиканье проникло ему внутрь.

– Вынь из них батарейки, – читает она по его губам.

– Не могу! – качает она головой и крепче сжимает медальон. Он протягивает руку, чтобы сорвать медальон с ее шеи, но она успевает отшатнуться. – Ни за что! – кричит она. Вынуть из часов батарейку значит снова потерять тетю Кристал, потому что для нее эти тикающие часы все равно что бьющееся тетино сердце, которое она не может остановить. Но объяснить этого она тоже не может, особенно сейчас, когда часы тикают оглушительно, а она растеряна, расстроена и знает, что он не поймет ее объяснений.

– Это подарок, Генри!

– Это проклятие! – кричит он. – Вот что: либо я, либо часы. – Его глубокие темные глаза испытующе глядят на нее.

– И ты, и часы! – отвечает она.

– Нет, так не пойдет. – Он качает головой и начинает одеваться, швыряет вещи в сумку. Она бессильна ему помешать, сказать что-то или сделать. Остается только сожалеть о потраченных впустую днях и годах, о вложенном в него времени. Как она надеялась, как молилась, чтобы Генри оказался ее человеком – нет, не близким ей по духу, но мужчиной, с которым можно сделать шаг вперед. А время подошло. Три года, возраст. Сейчас самая пора, потом будет поздно.

Ребенок. Она до боли хочет ребенка. Она чувствует эту потребность во всем теле. Разум ее устраивает настоящее положение вещей, но внутри ее что-то гложет, точно голод или жажда, утолить которые способны только пища и вода. Эта пустота в теле, в сердце может быть заполнена только другой жизнью, созданной ею и взращенной. Любви ее парня недостаточно. Отсутствие новой жизни внутри превратилось в проблему, которая растет день ото дня. Время вскормило эту проблему. Она не может отмахнуться. Если она промедлит, потому что сейчас это кому-то неудобно, потом будет уже поздно. Он-то не знает, каково это – жить, сожалея о том, что пока не случилось. Страха и паники больше нет. Только оглушительно тикают часы – так что соседи вызывают полицию, жалуясь на шум из ее квартиры.