Женщина, потерявшая себя - [16]

Они поднялись в номер, и он запер дверь. Пако уже не смеялся — предстояла работа, а не игра. Он снял пиджак. Она ждала его в темноте — свет они не включили, а ставни на окнах были закрыты. Когда он подошел к ней, она резко ударила его ногой в пах. Он согнулся пополам, она тут же прыгнула на него, и они, не издав ни звука, вцепились друг в друга. Они молча боролись, катаясь по полу, обливаясь потом и кровью, лившейся из ссадин, и только их сдавленное дыхание да глухой стук отлетавших в стороны стульев нарушали тишину в темной комнате. Кое-как высвободившись, она хотела вскочить на ноги, но он ухватил ее за платье, и оно треснуло на груди. Она ударила Пако по спине, он откатился в сторону, а она свалилась на пол, но, когда он снова рванулся к ней, она ногами ударила его в лицо и забилась под стул. Пошатываясь, он привстал на колени, но в этот момент она запустила в него стулом, и удар снова свалил его на пол. Она перепрыгнула через него и метнулась к двери, но он успел схватить ее за лодыжку, и она с размаху ударилась лицом об пол. Судорожно дернув ногами, она оперлась о край стола и попыталась подняться, а он в это время тоже старался встать на ноги по другую сторону стола, и вот они уже стояли друг против друга, обливаясь потом и слезами, но оба еще не сдавшиеся. Он опрокинул стол, она отскочила в сторону, но, прежде чем она успела ускользнуть, он уже схватил ее за шею и прижал к стене. Она вцепилась ему в волосы, он вырвался и увернулся от ее кулака, но зато ей это не удалось, и, когда он нанес ей сокрушительный удар в подбородок, она рухнула на пол и замерла.

Держась за стену, он добрался до умывальника, ополоснул лицо и глотнул воды. Рубашка висела на нем клочьями, все лицо было в ссадинах; ему сейчас хотелось где-нибудь лечь и умереть, но он все же приковылял назад и склонился над нею. Она не шевелилась, но была в сознании — ее хитрые глаза смотрели на него и ждали, что он сделает дальше. Из уголков ее рта текла кровь, а платье на груди и плечах было разодрано. Стоило ему наклониться, сорвать с нее остатки платья, и он бы убедился, действительно ли она в родстве с уродливым идолом, но он замер над ней в темной комнате, а ее глаза издевались над ним, и вдруг он покрылся липким потом, почувствовал, что другие глаза пристально и неотрывно смотрят на них обоих, глаза, которые следили за ними всю эту ночь и все предшествовавшие ночи, и он знал, кому принадлежат эти глаза. Он почувствовал, что волосы у него встают дыбом, из желудка поднимается кислая теплая рвота, и девушка на полу увидела, как он опять согнулся пополам (совсем как тот молодой человек в клубе), прижимая одну руку к животу, а другую — ко рту, и ее окровавленные губы скривились в улыбке — в конце концов победила она.

Он отшатнулся от нее, схватил пиджак и бросился вон из комнаты, вниз, пробежал мимо ее машины и помчался дальше по белым пустынным улицам все быстрее и быстрее, потому что глаза преследовали его, были везде и от них нельзя было укрыться в этом городе зла, где богатые и бедные содрогались от страха, прячась за своими вывесками о злых собаках и вооруженной охране, где толпы людей убегали от самих себя и многолюдные улицы в любую минуту могли превратиться в голую пустыню и жертвы плясали на собственной крови, где бродили привидения, а на дверях домов и в воздухе появлялись таинственные письмена, где витали души умерших и где молодая женщина прошептала ему, что у нее два пупка…

Он сделал что-то ужасное? Конечно, ведь я все это время тащу ее за собой, ахнул он и содрогнулся. Я тащу ее за волосы, в ужасе подумал он. Но когда он в панике остановился и посмотрел вниз, то увидел, что сжимает в руках пиджак. Это всего лишь твой собственный пиджак, ты, жалкий идиот, крикнул он себе смеясь и с облегчением стал покрывать пиджак поцелуями. Почувствовав прохладу, он обнаружил, что стоит на берегу моря. Он был один, никто не преследовал его, он отдал свою лихорадку свежему ветерку, и рыдания принесли ему облегчение. Но вот он поднял голову, увидел горы, и снова сердце его замерло, глаза вылезли из орбит, а из груди вырвался беззвучный вопль. Нет, никуда он не убежал и не спасся — она снова была перед ним, четко очерченная на фоне неба, с хитрой усмешкой в глазах и кровавой улыбкой на губах; ее груди и плечи были обнажены. Он повернулся, чтобы бежать, но ноги его стали ватными, он нелепо взмахнул руками — земля под ногами качнулась и ударила его по лицу, лунный свет исчез, сверкнули звезды, песок набился в рот, а в ушах стоял рев прибоя. В следующее мгновение исчезли и звезды, и песок, и вода — осталась только тишина, абсолютный вакуум, пустота…

Два дня спустя он уже плыл на пароходе в Гонконг.

— Я уехал, не повидав их, — объяснял Пако Тексейра Пепе Монсону, сидевшему рядом с ним на траве в Кинг-парке — огромной чаше, наполненной теплым, как суп, вечерним воздухом. По краям чаши, там, где еще не угас свет дня, Пепе Монсон видел закутанные в туман здания фешенебельных клубов — они одиноко дожидались воскресных паломников.

— Чертовски нелегко было расставаться с оркестром, — сказал Пако. — Управляющий ничего не хотел слышать и ссылался на контракт, а парни, естественно, думали, что я подкладываю им свинью. Не могу винить их за это. Но мне необходимо было сбежать, иначе бы я рехнулся. Я просто-напросто удрал, так что они еще могут возбудить дело, если захотят. Я не взял даже причитавшиеся мне деньги и приехал еще беднее, чем прежде. И еще гнуснее. Я чувствую себя так, словно совершил колоссальную подлость, — чувство не из приятных, — из-за этого-то у меня, по выражению Мэри, и появился взгляд как у Бориса Карлова.