Женщина на заданную тему - [19]

Нужно понять, что зима наступила, — говорит мама, — неразумно и опасно ходить без шапки. Ты уже не маленькая, должна помнить про здоровье. Как легко стало покупать продукты к Новому году, абсолютно все есть, но такая дороговизна! Да, не мешает, наконец, решить со свадьбой, никто не говорит про фату, но белый костюм вполне уместен. Хорошо, дело не в нарядах, но нельзя думать только о себе и всех лишать праздника. Пусть будет красивый ужин в ресторане, Глеб говорил, что хочет собрать друзей, даже бабушка попросила новое платье! Да, самое главное! Бабушка вместе со своими соседями продает квартиру. Покупатель, конечно, бандит и новый русский, но какое нам дело. Он платит каждому жильцу столько, что вместо одной комнаты можно купить приличную квартиру на окраине. Но это еще не все. Бабушка соглашается переехать ко мне, а деньги дарит вам на свадьбу — для совместной покупки с Глебом нового жилья! И вовсе не нужно продавать дачу.

Интересно, — думаю я, — почему Рахель не ушла от Иакова после его ночи с Леей? Неужели она поверила, что нормальный человек может перепутать любимую женщину с ее сестрой? Но ведь он и дальше жил с Леей, спал с ней, рожал своих бесконечных сыновей? Почему Рахель принимала его, любила, мечтала о собственных детях? Может быть, мы чего–то не знаем? Может быть, он читал ей безумные стихи? Целовал пальцы ног, дрожа от нежности? Молился, как на единственную радость и надежду?

Как будто бы железом,

Обмокнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

по сердцу моему…

Откуда чужой благополучный израильтянин знает эти слова? Как он может понять мою тоску и смятение?

Вернись ко мне скорее:

Мне страшно без тебя,

Я никогда сильнее

Не чувствовал тебя.

Он шутит? Смеется?

Уже месяц я тону во всей любви, тоске и нежности, какую только сумело высказать человечество. По крайней мере, на русском языке.

Я не читала стихи с пятнадцати лет. После смерти отца и романа с Тимуром я хотела навсегда забыть их жуткий обман, их жестокую завораживающую силу и месть.

И назови лесного зверя братом,

И не проси у Бога ничего.

Нет, так не смеются. Так не говорят от скуки или безделья. Так не целуют чужую женщину при случайном свидании.

Вчера он написал, что хочет приехать в Москву в январе, без всякого конгресса, просто нашлась любимая тетя, которую не видел тридцать лет.

Можно ли любить человека и не видеть тридцать лет? Можно ли тосковать по одной женщине и при этом мирно жить с другой, ходить за покупками, строить планы на отпуск? Что мне делать, Господи, что мне делать?

— Сергей Константинович, — умоляюще говорю я боссу, — мне нужно поехать в Москву. Хотя бы на неделю.

— Ну, ты даешь, Розенфельд! То в Геттинген, то в Москву, а работать Пушкин будет?! Два новых договора подписали.

— Но я не вместо работы, я все понимаю. Пусть будет отпуск за свой счет, а?

— Отпуск в Москве? В январе?

— Да. Отвлекусь немного, по театрам похожу. У меня там тетя старенькая. Болеет

— Розенфельд, ты такое кино смотрела, «Берегись автомобиля» называется? Там один человек тоже по больным родственникам ездил, брал отпуск за свой счет. А потом оказалось, что крадеными машинами торгует.

— Сергей Константиныч, — шепчу я, — как вы догадались?! Толкну два мерса и сразу назад! Только никому не выдавайте, а? Вроде, я в командировке. Век за вас молиться буду!

— Серьезнее нужно быть, Ира, — вздыхает босс, — роман закрутила, так и скажи, что я, не человек? Бери за счет летнего отпуска, знай мою доброту!

Холодная вода студит усталые ступни

Он страшно волновался, точно глупый восьмиклассник. Приехал почти за час, купил розу, нелепо дорогую, но очень красивую и свежую на длинном–длинном стебле. Сразу увидел в толпе выходящих пассажиров знакомую темную голову, она постриглась еще короче и от этого казалась еще моложе. Знакомый чемоданчик висел на длинном ремне через плечо, короткая шубка ей удивительно шла, подбородок прятался в пушистом воротнике. Совсем девчонка! Она его не замечала, спокойно стояла в стороне, почти не оглядываясь. Потом все–таки замахала рукой, заспешила.

Накануне с трудом нашел теткин дом, где–то на серой окраине, от метро еще трясся несколько остановок в гулком холодном троллейбусе. Непонятно, какой шутник назвал этот тоскливый район Сиреневым бульваром. Тетка долго бепомощно плакала, обнимала сухими дрожащими руками. Потом засуетилась, стала доставать разноцветные кастрюльки с облезлыми цветочками. Стол накрыла в комнате, долго разглаживала руками твердую, будто фарфоровую, скатерть. Забыто пахло ватрушками и еще чем–то сладким и древним. Не удивился, увидев знакомые синие чашки, такие же, с золотыми цветами. Во всем было сочетание бедности и достоинства, какое можно найти только у старушек: прекрасное резное блюдо в покосившемся шкафчике, тщательно вымытый скрипучий паркет, ковер над просевшей тахтой. В ванной притулилась стиральная машина с ржавым боком, аккуратно прикрытая вышитым полотенцем. Стало стыдно за свои нелепые подарки, все эти синтетические салфетки и коробочки с орехами, бездумно купленные Орной.

Тетка жадно расспрашивала про детей и жену, сокрушалась, что нет фотографий. Мог бы, конечно, подумать заранее. Она тихо огорчилась, услышав про номер в отеле, но, кажется, и обрадовалась. Наверное, не знала, как следует кормить и занимать иностранного племянника.