Женщина из шелкового мира - [38]

— Закажи сам, Никита, — сказала Мадина. — И пить, и есть. Я в этом ничего не понимаю.

— Ладно, — кивнул он. — Здесь отличная кухня. Этакая смесь французского с нижегородским, очень, между прочим, правильная. Именно она в хороших русских домах сто лет назад и была представлена. И все вставали из-за стола сытыми и при этом знать не знали, что такое изжога. Так что лангуста мы с тобой заказывать не будем, а возьмем хорошую стерлядку под каким-нибудь легким французским соусом. И когда ее принесут, то мы, может быть, покраснеем от радости и смущения. Помнишь, как граф Илья Андреевич стерлядь встречал?

— Да, — улыбнувшись, кивнула Мадина. — Когда обед в честь князя Багратиона устраивал?

— А ты еще удивляешься, что я тебя пригласил! — усмехнулся Никита. — Попробуй-ка найди в этом зале — да что там в зале, на всем Тверском бульваре! — хоть одного человека, который с ходу вспомнил бы, кто такой граф Илья Андреевич Ростов, что там за обед он устраивал, что за книжка такая «Война и мир» и даже кто ее написал.

— Ну уж! — возразила Мадина. — Кто «Войну и мир» написал, это все помнят.

— Может, и помнят. Чтобы кроссворды разгадывать. Но уже для того даже, чтобы девчонкам голову дурить своим великим интеллектом, такие книжки не нужны. А для чего они нужны, мало кто имеет представление.

От белого вина, которое официант принес немедленно, голова у Мадины приятно закружилась, и она почувствовала, что на скулах у нее вспыхнули яркие пятна. Никита был более стоек к спиртному, да еще к такому легкому: выпив полбокала, он нисколько не изменился в лице.

— Ну, Мадо, — сказал он, откидываясь на резную спинку кресла, — скажи-ка, пожалуйста, почему вы с Гердом расстались.

— Никита, я не хочу об этом говорить, — ответила она.

Но, наверное, тон у нее был не слишком уверенный, потому что Никита не обратил на ее слова ни малейшего внимания.

— А ты через не хочу, — сказал он. — Ты мне и раньше нравилась своей очевидной человечностью, а сегодня ты меня просто восхитила. Да и Герд всегда вызывал у меня приязнь. Так что мне небезразлично, что у вас случилось. Разлюбили друг друга, что ли?

— Разлюбили?.. — медленно произнесла Мадина. — Я не знаю… Про него не знаю, — уточнила она.

— А про себя?

— Мне казалось, мы очень близки. Я понимаю, это звучит наивно, но ты не смейся. Мне казалось, мы с ним дышим одним дыханием. Мы с ним как будто под куполом каким-то жили и были одно целое. То есть это я неправильно сказала, что мне так казалось. Не казалось, а так оно и было, я чувствовала.

Она замолчала. Ей было трудно говорить.

— И что же потом случилось?

Никита спросил об этом совершенно спокойно, и сочувствия в его голосе не прозвучало. Но это его спокойствие не оскорбляло, а как-то отрезвляло. Мадина посмотрела на него с благодарностью.

— Ничего, — ответила она. — Я забеременела, и он сказал, что ребенка не хочет и никогда не захочет.

— Так ты беременна? — с живым интересом спросил Никита.

— Нет. Выкидыш.

— Жаль, — сказал он. И уточнил: — Тебя жаль. Тебе это, конечно, показалось вселенской катастрофой.

— Никита! — укоризненно сказала Мадина. — Ну зачем ты так?

— Затем, что тебе имеет смысл взглянуть на все это под другим углом зрения. Ты собиралась родить ребенка, несмотря ни на что? И растить его одна?

— Да, — кивнула Мадина.

— Ну так ведь ты в любую минуту можешь это сделать! От любого подходящего мужчины, с которым познакомишься на курорте и с которым без сожаления распрощаешься уже по дороге в аэропорт. В конце концов, просто от донора спермы. Ну что ты так смутилась? Сама сказала, что тебе тридцать лет и ты не девочка, — усмехнулся Никита.

— Нет, ничего… — смущенно пробормотала Мадина. — Но все-таки мне кажется, это не все равно, от кого.

— Пока ты своего возлюбленного живо помнишь, согласен, тебе будет нравиться, что младенец похож на него, и напоминает тебе о ваших счастливых днях, и все прочее в том же духе. Но как только ты его забудешь, а ты его забудешь, — остановил он попытавшуюся возразить Мадину, — чуть раньше или чуть позже, неважно, — так вот, когда забудешь, тебе станет совершенно все равно, на кого похож твой ребенок. Это будет просто твой ребенок, и ты просто будешь его любить, без возвышенных отвлеченностей. Поверь мне, это так. Поэтому успокойся и подумай о другом.

— О чем? — спросила Мадина.

Ни один разговор в ее жизни не вызывал у нее такого жгучего интереса! Только с Альгердасом… Но с ним не интерес был, а совсем другое.

А в разговоре с Никитой она чувствовала именно интерес, и очень сильный, очень какой-то насущный интерес.

— О своей дальнейшей жизни.

— А что о ней думать? — пожала плечами Мадина. — И почему о дальнейшей? Моя жизнь уже есть. Идет себе как идет.

— Мадо! — Никита поставил бокал на стол так сердито, что из него выплеснулось вино и мгновенно впиталось в вышитую белой гладью скатерть. — Тебе нельзя быть такой дурой!

— Почему? — улыбнулась Мадина. — Почему именно мне нельзя быть дурой?

— Потому что ты ею не родилась. И не для того ты прочитала кучу книжек, чтобы в жизни утешаться пошляцкой философией.

— Но чем же мне утешаться в жизни, Никита? — тихо проговорила она. — Я не знаю…