Женщина из шелкового мира - [29]

Она не понимала только, как ей к этому относиться.

Любовь к Альгердасу настигла, охватила, с головой накрыла ее настолько неожиданно, что все внешние обстоятельства отодвинулись так далеко, как если бы их не существовало вовсе.

Вот не задумывалась ведь она о том, что в обычном, обыденном мире существует такая обычная и обыденная вещь, как регистрация по месту жительства, и, когда заведующая спросила, есть ли она у нее, Мадина не нашлась с ответом.

И что задержка месячных с большой вероятностью может означать беременность — тоже прошло мимо ее сознания.

Но теперь это было очевидным фактом, и в связи с этим надо было что-то, наверное, делать.

То есть ничего особенного делать было, конечно, не надо, во всяком случае, пока. Потом — другое дело: надо будет идти к врачу, вставать на учет, ведь ей уже немало лет, а она никогда не интересовалась своим здоровьем, вдруг окажется, что у нее что-нибудь не в порядке… В общем, потом, конечно, хлопот будет немало.

Но сейчас, в состоянии первого ошеломления, Мадине не хотелось об этом думать.

Она шла в одиночестве по Нескучному саду и думала о них с Альгердасом. Это были обрывистые, растерянные и счастливые мысли.

«Как странно… — думала Мадина. — Он — всё. Он весь мир заполняет, всю мою жизнь. А теперь, получается, его будет больше, то есть не больше, а… Он будет у меня как будто бы не один? Господи, какие глупости я думаю, как глупо вообще думаю! Если б Алька мои мысли услышал, то смеялся бы».

Она вспомнила, как он хохотал, упав на подушку, когда она испугалась мыши. Он смеялся весь, каждой своей частичкой, он вообще весь отдавался всему, что делал, и любви тоже, и это было в нем так удивительно, так прекрасно!

Мадина брела по саду, не разбирая дороги. Опять мелькнул где-то сбоку арочный кирпичный мост, но сейчас ей уже не хотелось на него подняться, так поглощена она была своими мыслями. Она не заметила, как задела головой ветку, и очнулась, только когда ветка распрямилась, осыпав ее снегом. Она ошеломленно заморгала мокрыми ресницами, растерла снег по лицу…

И наконец рассмеялась! Растерянность ее прошла совершенно, и она просто расхохоталась — громко, беззаботно. Потому что все заботы, которые ей предстояли в будущем, и не заботами были вовсе, а сплошным нескончаемым счастьем.

Только так она ощущала теперь свое будущее — их общее будущее.

Альгердас уехал на первый разговор с заказчиком, и это был важный разговор, потому что результатом его мог оказаться даже не проект, а целая серия последовательных проектов, которые, как он сказал, длились бы и длились год или даже два, а главное, заказчик был денежный и надежный. В общем, он волновался и, выходя из дому, попросил:

— Динка, поцелуй меня на счастье.

И Мадина, конечно, с удовольствием его просьбу выполнила.

Она думала, что такой разговор продлится долго, но, когда вошла в квартиру, Альгердас был уже дома.

Он вышел ей навстречу из кухни. Вид у него был сияющий.

— Йес, Динка! — воскликнул он. — Договор подписал, представляешь?

— Как договор? — удивилась Мадина. — Ты же только знакомиться шел.

— Мало ли! Мужик оказался толковый, мы с ним общий язык сразу нашли. И чего было тянуть? Тем более он аванс сразу дал. У него издательство, вполне, между прочим, приличное, деловую литературу издает. Ну и хочет новый имидж. Ребрендинг! Что ты смеешься?

Мадина улыбалась оттого, что Альгердас такой радостный, такой веселый. И оттого, что впереди у них сплошное счастье.

— Слово смешное, — ответила она. — Довольно глупое. Ребрендинг…

— Ерунда! Хочет человек меняться, развиваться, так не все ли равно, как он это называет? Хоть горшком пусть назовется! Главное, ему столько всего-всякого напридумывать надо, что у меня даже в животе закололо. От алчности! Кормить он нас, похоже, будет долго. Кстати, — вспомнил он, — я тут еды разной накупил. В том числе фуа-гра. В ресторан французский зашел, мне там целый лоток навалили. Видно, французы после Рождества неликвиды свои нам прислали. Ты фуа-гра когда-нибудь ела?

— Никогда!

Мадина произнесла это так радостно, будто сообщила, что всю жизнь питалась только фуа-гра и прочими деликатесами — устрицами, что ли.

— Руки мой, — сказал Альгердас. — Все уже на столе. Ну как, нашла библиотеку?

Он всегда был внимателен к ней, и внимателен во всем. Чтобы она поела вкусно и чистыми руками, чтобы нашла такую работу, какую ей хочется… И в этой его заботе, как во всем его поведении, как в самой его натуре, не было ничего нарочитого. Он жил как дышал, и Мадина была частью его дыхания.

Она вымыла руки, переоделась, села за стол. Что такое фуа-гра, она знала из книг. И, по правде говоря, ей совсем не хотелось сейчас паштета из жирной гусиной печенки. У нее даже горло сжималось спазмами, когда она эту фуа-гра себе представляла. Но обижать Альгердаса ей не хотелось еще больше. Он подписал удачный контракт, он радовался, он хотел порадовать ее — он любил ее! Все это стоило того, чтобы немножко себя пересилить в таком пустяковом деле, как еда.

— И еще сыры, — сказал он, когда Мадина уселась за стол. — Пять сортов. И «Вдова Клико», раз уж у нас такой французский обед.