Женщина из бедного мира - [50]

Как обычный посетитель я присутствовала на заседании Учредительного собрания, которое одобрило гонение на рабочих и их представительства. Мне нужно было известить об этом Конрада, который дожидался в Рабочем доме. Но по дороге меня остановил Куста Убалехт. Он, мол, давно искал меня и очень рад, что наконец встретил. Ему требуется сказать мне что-то сверхважное, такое, от чего зависит моя дальнейшая судьба и судьба моего мужа. Надо только пройти с ним куда-то в «тихое местечко», где можно без помех поговорить…

Разговаривая, он мерил меня своими сластолюбивыми глазами, словно обнажая. От отвращения я готова была провалиться сквозь землю. Я чувствовала, как его взгляды оскверняли то чистое и святое, что я хранила в себе… А он придвигался, влажно дыша мне в лицо, и слова его будто жалили меня:

— До этого я закрывал глаза на действия вашего муженька, так как уважал вас и не желал вам плохого. Но если теперь вы не пойдете со мной, я больше не стерплю. Мы должны выяснить это дело между собой.

Что я могла ему ответить, как отвязаться? Я знала, что он не откажется от своей угрозы, и страх за Конрада охватил меня. Но я не могла пойти с ним, иначе я неизбежно попала бы в его сети. И я прибегла к женской хитрости. Надеялась выиграть несколько дней; за это время будет видно, что делать дальше. Я посмотрела на него и сказала:

— Я приду к вам как-нибудь в другой раз. Сегодня не могу, можете сами догадаться почему. Подождите три-четыре дня, и я приду.

И прежде чем он понял, всерьез я говорю или только шутя, я удалилась. Мне было неприятно и стыдно за свое обещание, но что мне оставалось делать, чтобы он отвязался от меня?

Вечером я рассказала Конраду о своем положении и о том, что случилось. Лицо его выражало и радость и печаль, когда он говорил:

— Тогда тебе, наверно, придется оставить службу и поселиться у матери. Долг перед ребенком, которого ты носишь, выше всего другого. Тот мерзкий человек, раз уж он липнет к тебе, не спросит, в каком ты положении. Поэтому лучше не встречаться с ним. На первых порах нам хватит этих шестисот марок, которые я получаю, а если нет, то попытаюсь где-нибудь найти работу. С голоду не умрем.

Я промолчала. Пока я не хотела уходить с работы. Мне это казалось преждевременным. Да и не хотелось терять место, здесь я все же находилась среди людей. Потеря эта была бы для меня тяжелой.

Но события вскоре сами показали, что мне делать.

Время было тревожное. Каждый день приходили страшные вести. Военной силой и угрозой мобилизации забастовка в железнодорожных мастерских была подавлена. На других предприятиях Центральному совету было запрещено проводить голосования о том, поддержать забастовку железнодорожников или нет. И однажды ночью Конрада опять увели от меня. Сделано это было еще грубее, чем в прошлый раз, и вы сами можете представить себе мое отчаяние, — не стану описывать его. Добравшись утром на службу, я услышала, что ночью арестовали и других членов руководства Центрального совета. Один из них, товарищ Кармель, которого грозились расстрелять на месте, выпрыгнул в окно со второго этажа. Он умер в военном госпитале в тот же день. Арестованных обвиняли в том, будто они подстрекали рабочих к вооруженному восстанию. Я знала, что это было неправдой, что обвинение это несправедливо, но кому я могла объяснить это?

На фабриках вспыхнули забастовки протеста, на которые ответили новыми арестами. И хотя они не сломили сопротивления рабочих, люди все же были в тревожном неведении, что принесет завтрашний день. Атмосфера была наэлектризована, словно перед бурей. Друг против друга встали две враждебные силы, и примириться они не могли. Ждали и не знали твердо, когда произойдет решающая схватка и произойдет ли она. Намеренно никто ее не готовил, но каждый день ее откуда-то провоцировали. Мяяркассь, бывший председатель Центрального совета, Куста Убалехт — я не знала, кто из них больше всего виновен. Вспомнила о том, что Ээва совершила над своим телом, и почему-то сравнила это с тем, что собирались сделать с рабочими эти подлые люди. Преждевременная революция, бунт — разве это не то же кровопролитие? Великая общественная идея не может осуществиться до тех пор, пока не созреет для ее свершения общественный организм.

Меня охватывал страх, и он был совсем не таким, как прежде, потому что я носила под сердцем ребенка. Будущая мать, я гораздо сильнее презирала насилие, направленное против нас, ради ребенка я жаждала мира больше, чем когда-либо раньше. Я сжимала зубы и никому не жаловалась на свое горе. В разговорах я даже пыталась смягчить его. Я словно боялась и стыдилась выразить свой страх. Но про себя я решила удалиться от треволнений. То, что творилось вокруг, — не обещало мне покоя.

22

Настал день прощания с прахом товарища Кармеля. Его хоронили на кладбище в Рахумяэ.

Ясно помню тот день, спокойный и ветреный, с вереницами нетерпеливо несущихся облаков, которые исчезали в стороне моря. Я присоединилась к похоронной процессии у Рабочего дома, дойдя до которого шествие разрослось в тысячеголовое человеческое море. Окна второго этажа Рабочего дома были открыты, и оттуда свисали красные флаги, они словно склонялись над прахом погибшего товарища. С балкона доносились печально-торжественные звуки похоронного марша, мощными, ритмичными наплывами они перекатывались через ожидающую людскую массу. Немая, глубокая скорбь остановила всю жизнь и движение вокруг. Покоряясь, как неизбежности, тому насилию, которое свершилось, умершему отдавали последние почести.