Женитьбы папаши Олифуса - [3]

Меньше секунды проходило между обнаружением, поимкой и казнью насекомого.

Покончив с этим, он перепрыгивал в тот проход, где находились мы.

Затем, заметив еще одного вредителя, он снова проделывал ту же операцию, и настолько проворно, повторяю, что мы могли, не останавливаясь, продвигаться к квадратному павильону, представляющему первую часть экспозиции.

Дверь его была открыта настежь, и весь он был заставлен ящиками.

С первого взгляда мне показалось, что все эти ящики наполнены зернами. Я подумал было, что попал к ученому садоводу, и приготовился увидеть интересные разновидности гороха, фасоли, чечевицы и вики; но, подойдя ближе и внимательно вглядевшись, понял: то, что я принимал за зерна, было глазами орлов, ястребов, попугаев, соколов, воронов, сорок, скворцов, дроздов, зябликов, воробьев, синиц — словом, всевозможными птичьими глазами.

Казалось, это разные заряды — от пуль в одну двенадцатую фунта до мельчайшей дроби.

Благодаря какому-то химическому составу, несомненно изобретенному хозяином дома, все эти глаза сохранили свой цвет, плотность и, я бы даже сказал, свое выражение.

Но, вынутые из орбит и лишенные век, все они смотрели со злобной угрозой.

Над каждым ящичком табличка сообщала, каким пернатым эти глаза принадлежали раньше.

О Коппелиус, доктор Коппелиус, фантастическое порождение Гофмана, вы все просили глаз, красивых глаз; здесь, в Брюсселе, вы нашли бы то, что так настойчиво разыскивали для своей дочери Олимпии.

— Господа, — обратился к нам проводник, сочтя, что мы достаточно ознакомились с первой коллекцией, — не угодно ли вам пройти в галерею во́ронов?

Мы наклонили головы в знак согласия, и он повел нас дальше.

Ни одна галерея в такой степени не оправдывала свое название, как эта. Представьте себе длинный коридор, шириной в десять футов и высотой в двенадцать, с окнами, выходящими в сад, и стенами, которые сплошь покрыты прибитыми к ним во́ронами, распростертыми, с развернутыми крыльями, вытянутыми шеями и лапами.

Птицы составляли причудливые розетки и удивительные рисунки.

Одни из них почти рассыпались в прах, другие находились в разных стадиях разложения, иные были совсем свежими, а некоторые еще бились и кричали.

Их было, вероятно, восемь или десять тысяч.

Я с признательностью повернулся к Биару: в самом деле, ничего подобного мне еще видеть не доводилось.

— И что же, — спросил я у проводника, — ваш хозяин собственноручно потрудился изобразить на стене все эти кабалистические фигуры?

— О да, сударь! Никто, кроме него самого, не прикасается к его во́ронам. Воображаю, как бы ему понравилось, если бы кто-нибудь себе это позволил.

— Что, ему со всей Бельгии доставляют сюда во́ронов?

— Нет, сударь, он сам их ловит.

— Как! Сам их ловит? И где же?

— Вон там, на крыше.

И он показал на крышу, где я в самом деле увидел какое-то устройство, но не мог различить его деталей.

Я очень люблю охотиться на птиц, хотя мое увлечение не переросло в такую страсть, как у нашего почтенного брюссельца. В молодости я пользовался манками и ловушками, и способ охоты, применяемый хозяином дома, меня заинтересовал.

— Но, послушайте, — сказал я слуге, — объясните мне, как это удается вашему хозяину, ведь во́рон — самая умная птица в мире, хитрая, догадливая и недоверчивая.

— Да, сударь, старые методы охоты на них им известны: это ружье, чилибуха, рожок с клеем — но только не бас.

— А что может бас?

— Разумеется, сударь, во́рон может не доверять человеку, держит ли тот в руках ружье, или ничего не держит, но какие подозрения может вызвать у него человек, играющий на басе?

— Так ваш хозяин, подобно Орфею, привлекает во́ронов музыкой, играя на басе?

— Не совсем так.

— А как же?

— Я сейчас вам объясню: у моего хозяина есть предатель.

— Предатель!

— Да, ручной во́рон. Видите, вон тот негодяй, что прогуливается в саду.

И он показал на прыгавшего по аллеям старого, седого во́рона.

— Он встает в четыре часа утра.

— Во́рон?

— Нет, мой хозяин. Во́рон! Разве во́рон спит? Днем и ночью у него глаза открыты: замышляет недоброе. Я уверен, что это не настоящий во́рон — это демон. Так вот, мой хозяин поднимается до рассвета, в четыре часа утра, спускается в халате, сажает этого старого негодяя, во́рона, на середину сетки, растянутой на крыше в другом конце сада, привязывает к своей ноге веревку, прикрепленную к сетке, берет свой инструмент и начинает играть «Любовную лихорадку»; во́рон кричит; во́роны церкви святой Гудулы это слышат, летят сюда и видят, что их старый собрат клюет сыр, а человек играет на басе. Вы понимаете, эти твари, ничего не подозревая, садятся рядом с предателем. Чем больше их слетается, тем сильнее выводит смычком свои «рам-там-там» мой хозяин. Потом он внезапно — хлоп! — дергает ногой, сетка закрывается, и дурачки попались. Вот и все!

— И тогда ваш хозяин прибивает их к стене?

— О, в эти минуты мой хозяин превращается в тигра. Он бросает свой бас, отвязывает веревку, бежит к стене, взбирается по лестнице, хватает воронов, прыгает на землю, набирает полный рот гвоздей, берет молоток, — тук! тук! — и вот ворон распят. Он может сколько угодно каркать, моего хозяина это только возбуждает. Впрочем, вы и сами все видите.