Женитьбенная бумага - [4]

– К пяти часам, – Кумы отогнул рукав камлейки, – надень свою лучшую одежду – кофточку, что сын прислал, новую камлейку.

– Люди будут смеяться, – тихо сказала Эймина и тяжело вздохнула.

Всю жизнь она подчиняется сумасбродствам своего мужа и терпит вместе с ним насмешки односельчан. Так было, когда Кумы, не дожидаясь постройки нового дома, продырявил ярангу, прорубил окна, поставил кровати, а в пологе установил керосиновые лампы, от которых так воняло, что приходилось все время спать высунувшись лицом в чоттагин… Много было такого. Правда, в большинстве случаев потом оказывалось, что Кумы бывал прав.

– Пусть смеются, – ответил Кумы. – Знаешь, сколько в нашем Улаке народу живет без женитьбенной бумаги? Почти поколение. А мы будем с тобой первыми. Над первыми сначала смеются, ты это хорошо знаешь.

Эймина еще раз вздохнула, в знак согласия кивнула головой и пошла в комнату готовиться к церемонии получения женитьбенной бумаги.

К пяти часам принаряженные Кумы и Эймина пошли в сельский Совет. Новость о том, что старый Кумы, персональный пенсионер, еще вчера только бывший бригадиром совхозного вельбота, женится заново на своей Эймине, уже стала известна всему селению, и любопытные стояли возле своих домов, образовав живой коридор. Порой что-то кричали вслед, но Кумы не откликался, боясь выйти из себя, а Эймина была словно глухая и только пристально смотрела себе под ноги.

Иногда выкрики были явственны:

– Уж если жениться заново, так надо брать молодую!

– Дорогому жениху физкультпривет!

Последний выкрик принадлежал Напанто. Он только что отсидел в районном центре пятнадцать суток за мелкое хулиганство, и, видно, это не охладило его.

Трудно было молча идти через все селение. Понастроили новых домов, и маленьких, и двухэтажных многоквартирных с паровым отоплением, и селение так вытянулось по косе, что главная улица терялась где-то далеко за полярной станцией.

Чтобы как-то развеселить жену, Кумы шепнул ей:

– Мы идем с тобой, как Фидель Кастро…

– Что ты сказал? – не поняла Эймина.

– Помнишь, в кино мы смотрели, как Фидель Кастро приезжал в Москву, ехал в открытом автомобиле, вдоль дорог стояли толпы и кричали ему приветствия, как сейчас нам?

– Они не приветствия кричат нам, а смеются, – в голосе Эймины послышались слезы.

Кумы взял за руку жену и прибавил шагу.

Красный флаг над сельсоветом был уже близко.

На крыльце стоял сам Иван Толстой в черном торжественном костюме, в белой рубашке, при галстуке. Он сказал, когда Кумы и Эймина подошли к крыльцу сельского Совета:

– Милости прошу, – и поклонился.

В комнате был народ. Курил трубку старейший учитель, который уже давным-давно не учил детей, а был охотником, – Канто, сидел на стуле секретарь парткома Нотанто, у окна стояли директор школы Валентина Ивановна и Гриша Гоном в пионерском галстуке. Наташа Пины тоже была нарядна, да и все в комнате собрались словно бы на торжественное заседание.

Иван Толстой прошел за боковой стол, над которым висел большой герб Советского Союза. Кумы посмотрел на герб и прочитал слова: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" "Соединяемся", – ответил мысленно Кумы и весело огляделся.

– Дорогие Кумы и Эймина! – начал Иван Толстой. – Разрешите церемонию регистрации брака, которому уже пятьдесят лет, считать открытой!

Послышались аплодисменты. Они были жидковаты.

– Мы тут посоветовались, – продолжал Иван уже другим голосом, – и решили отметить вашу регистрацию торжественно, потому что, как я выяснил, живете вы в мире и согласии уже около пятидесяти лет, а может быть, даже и больше…

– Больше, больше, – подтвердил Канто.

– В таком случае ваша свадьба может считаться золотой! – завершил свою речь Иван Толстой и вручил Кумы брачное свидетельство в красной полиэтиленовой папке. – А теперь от юных пионеров слово имеет Гриша Гоном.

– Мы, юные пионеры, – заговорил звонким голосом Гриша Гоном, кося одним глазом на директора школы, – даем торжественное обещание брать с вас пример…

Кумы и Эймина выслушали речи внимательно, никого не перебивая.

– Слово предоставляется виновнику торжества персональному пенсионеру товарищу Кумы, – объявил Толстой.

Кумы подождал, пока стихнут жидкие аплодисменты, и коротко сказал:

– Собственно, это не свадьба, а получение женитьбенной бумаги.

– Все равно надо отметить, – сказал Иван Толстой. – Такое событие случается не каждый день. Прошу всех вас пройти в столовую.

В столовой, в углу общего обеденного зала, был накрыт стол. Кумы посмотрел в окно, на идущий к берегу вельбот. Он подозвал Гришу Гонома, который уже успел сесть за стол, и послал его на берег:

– Как только Аймет сойдет на берег – зови его сюда.

Как ни хотелось Грише Гоному остаться за столом, но слово старшего – закон.

Садились за стол чинно, неторопливо, словно нехотя. Когда сели, наступила напряженная тишина, и Иван Толстой произнес еще одну речь, в которой на все лады расхваливал достойную подражания совместную жизнь товарищей Кумы и Эймины.

Кумы смотрел в окно. Он видел, как вельбот на малом ходу причалил к берегу, как вытаскивали на берег куски моржатины, цепляя их железными крючьями, и грузили на небольшую платформу, которую потащил трактор к леднику.