Женитьба Стратонова, или Сентиментальное путешествие невесты к жениху - [10]

Спустилась в свою комнатку, влезла на подоконник веранды, подергала верхнюю фрамугу — крепко сделано, здесь все изготовлено на совесть. Уцепилась за переплет, рывком подтянулась, правой рукой перехватилась за водосток, левой — за скат крыши, еще одно усилие, теперь колено — на поперечину рамы, подтягиваем другую ногу; пронзительно заныли намозоленные черенком лопаты ладони, но я уже навалилась животом на край крыши, последняя подтяжка вверх — и я на кровле веранды, перед раскрытыми окнами второго этажа.

Вот и кабинет моего цветка, дорогого моего жениха — Флора Алексеевича Стратонова. Здесь, по моему разумению, он и пластается главным образом, здесь он, сердечный, корячится до темноты в глазах. Тут он работает с радостью, ненавидя и презирая тунеядцев. В этом кресле, скорее всего, он не дает лениться своей душе, заставляя ее прощать людей — в принципе неплохие существа, хоть и причинившие ему немало горького…

Где-то здесь он хранит следы своей душевной работы, ее итоги и планы на будущее. Для меня, как для невесты, это самое главное. Если я не найду хранилища, то скорее всего откажет мне Стратонов, не захочет на мне жениться Флор Алексеевич и будет безусловно прав, поскольку я позорно мало перетаскала фекала от кучи у ворот к яме, где на следующий год будут удобрения, прекрасные, как французская песня.

Вообще-то говоря, если я найду хранилище — то пускай и не женится на мне. Черт с ним! В этом случае женское тщеславие, по крайней мере, будет удовлетворено: я его отниму у всех остальных невест.

Красивый большой кабинет, обставленный румынской полированной мебелью. На мой вкус слишком много ослепительного деревянного сияния. Светлый ковер с пунцовыми розами в углах. Карминная краснота войлочных цветов, почти как в плотных куртинах за окном в саду.

Хрусталь и безделушки заперты в витрине горки. Ничего не валяется, все на своих местах. На письменном столе — пишущая машинка «Эрика», большая стопка чистых конвертов и забранная в картонную шкуру скоросшивателя подшивка «Рекламас пиеликумса».

То сокровенное, что я искала, должно быть тщательно убрано с глаз. Но — близко. Обязательно близко, чтобы в любой момент можно было взглянуть, освежить в памяти. Где?

В этой до блеска вылизанной, выблещенной комнате было определенное своеобычие. Ни одной вещи, ни единого украшения, никакой книжонки не лежало открыто: заперты секретер, сервант, горка, книжный шкаф. Медицинская пустота и чистота всех мебельных горизонталей.

Кроме стеллажа, перпендикулярно приставленного к письменному столу. На нем ровной шеренгой выстроились папки скоросшивателей с надписью «Страховой архив». Аккуратные неотличимые папки — только на корешках были последовательно наклеены цифры — «1976», «1976а», «1977», «1978», «1978а»…

В такой же коричневатый картонный мундир облачена подшивка «Пиеликумса». Ну, конечно! Могу голову дать наотрез: в папках с ежегодной датой действительно страховой архив, а в помеченных литерой «а» — мое сокровенное.

Наше с Флором Алексеевичем, с цветочком моим, — наше сокровенное.

Благополучно, не сломав шею, спустилась из окна кабинета в свою терраску, вышла на крыльцо и обессиленно уселась на теплые доски. Нет, невозможно выходить замуж с такими плохими нервами. Слишком сильно напрягаюсь я, слишком переживаю и нервничаю из-за всяких глупостей. Ведь вся затеянная мною история — в масштабе происходящих в мире злодейств — действительно глупый пустяк. Правда, в мировом масштабе жизнь каждого отдельного человека тоже малозначительный пустяк. Только все равно очень жить хочется — каждому отдельному. И если можно — то по-людски…

Компост «Опавшие листья» звучал во мне печальной старой песней и острой ломотой в пояснице, плечах, горели и ныли ладони. Я сидела на крыльце и проклинала в себе отсутствие навыков сельхозработы и свою добросовестность. Честное слово, я переживала из-за того, что сейчас приедет Флор Алексеевич на своем чистеньком «Жигульке», уже без ягод и цветов, и очень рассердится на меня, что я не приготовила достаточно хороших удобрений для будущих урожаев сочных ягод и нежных гладиолусов. Стройные кудрявые букеты гладиолусов уже вовсю раскупают на рижском рынке, чтобы вечером отправиться с ними на именины, дни рождений, на свадьбы…

Какой огромный букет гладиолусов приготовил мне Стратонов к нашей встрече — целый сад! Ведь это все — мне. Интересно, что станет с этими цветами? Позаботится о них кто-нибудь? Ведь этот сад цвел остаточной жизнью, он уже почти умер, как еле живы распускающиеся и благоухающие в вазе срезанные цветы.

Было очень тихо. Бархатисто гудел шмель, ветер принес испуганный сиплый вскрик электрички на станции, листва заговорщицки шепталась, тихонько сговаривалась все рассказать приехавшему Стратонову — о моем безделье, об отсутствии сельскохозяйственных навыков и о том, что я здесь искала не семейного покоя и домашнего уюта, а сокровенный стратоновский архив.

Между перилами крыльца паук свил ажурную круглую паутину, и я, привалившись спиной к двери, следила за воротами через нитяную паучью вязь, потому что я боялась пропустить момент приезда Стратонова: паутина была очень похожа на сетку пулеметного прицела.