Женатый мужчина - [14]

— Правильно, — сказал Юстас. — На любви брак держится несколько первых лет. Затем живут вместе ради детей. А потом это становится просто привычкой.

— Не слишком многообещающая перспектива.

— Как раз наоборот. Третья фаза — самая лучшая. Никаких драм. Никакого давления. Товарищество. Как между одноклубниками.

Когда они вернулись домой, Клэр уже приняла ванну. Он сел в ту же воду, вытянулся и закрыл глаза. Боль в спине отпустила — значит, он еще не умирает, — но после бессонной ночи чувствовал слабость. Лежа в ванне, он не без смущения припомнил мысли, которые не давали ему заснуть: ведь утром боль в спине исчезла, а ненависть к Клэр представлялась просто дурным сном. Он винил во всем Толстого и, прежде чем выйти к завтраку, убрал в шкаф «Смерть Ивана Ильича», втиснув книгу между томиком «Скотт в Антарктиде» и «Оксфордским словарем личных имен».

И все-таки тягостное настроение осталось — как после припадка эпилепсии. Откуда на него, человека, в общем-то, удачливого, наваливалось это чувство неудовлетворенности? Он вспомнил юношеские идеалы, но подумал теперь, лежа в ванне, что-либо уже перестал их исповедовать, либо у него еще будет время им служить. Разве они не могли быть просто неприжившимся привоем? Тогда мрачные ночные мысли лишь свидетельствовали о подсознательной вине Джона перед разочарованным им покойным отцом, а если вдуматься в то, как прошло его детство, то их, пожалуй, и легко объяснить.

Он вылез из ванны, закутался в купальную простыню и, войдя в спальню, одарил Клэр неожиданным поцелуем. Она улыбнулась, не так, как улыбалась до замужества, а как улыбаются собаке, которая послушно идет к ноге. Но Джон этого не заметил, он увидел только улыбку, и это тотчас отразилось на его настроении, а затем и на выражении лица в зеркале, когда он повязывал черный галстук бабочкой.

Глава седьмая

За ужином у Масколлов Джон сидел между матерью Генри и ее внучкой Джилли. Он был в отличном настроении, напрочь забыв о ночных терзаниях и недавней меланхолии. Джон чувствовал себя превосходно, это была его стихия: джин со льдом приятно горячил кровь, в одном бокале — рейнвейн, в другом — бордо; канделябры, горящие свечи, галстуки бабочкой у мужчин, глубокие декольте у дам; остроумная собеседница слева, прелестная девушка — справа, а напротив — улыбающееся милое лицо Мэри Масколл.

Прежде всего, естественно, он беседовал с леди Масколл, которая смертельно скучала в деревне и набрасывалась на каждого лондонца, оказавшегося в Северном Норфолке. Воспитанница прогрессистских салонов, чуждая деревенским пристрастиям своего супруга — к охоте и лошадям, она знала, что Джон также далек от них, и объясняла это его более высокими интересами. Ей нравились разговоры о правосудии, которые сводились, впрочем, к пересказу самых жутких дел из практики Джона; особенно интересовала ее внешность преступников, она засыпала Джона вопросами на этот счет, словно хотела запомнить побольше деталей, чтобы предаваться по ночам мазохистским фантазиям.

В мерцании свечей, скрадывающем возраст зрелых женщин, исчезало преимущество Джилли Масколл — цветенье ее юности, держалась же она сообразно возрасту, запальчиво и неуклюже. Шутила и сама же смеялась своим собственным шуткам, будто опасаясь, что их не поймут, но Джон не слышал ее острот. Он видел ее последний раз год назад и был поражен переменой. Была ребенком — и вдруг женщина; она вытянулась, а лиф платья отчетливо обрисовывал высокую грудь. Кокетливые взгляды из-под ресниц не казались чем-то новым (дети ведь бывают кокетливы), но в сочетании с ее округлившимися формами они волновали его.

Разумеется, она вышла из младенческого возраста, и вполне возможно, у нее уже есть мужчина, например тот же Гай, однако Джона смущал сам факт, что он так думает об этой девушке, которая недавно была совсем еще ребенком.

Когда рейнвейн, бордо и джин возымели свое действие, он с ужасом подумал, что уже стар для флирта с девушками ее возраста, но болтая с ней о курсах секретарш, куда она собиралась поступать осенью, Джон, неожиданно для себя, сказал:

— Я буду не я, если не вытащу вас как-нибудь пообедать.

— С удовольствием приму приглашение, — ответила она.

— Где мне вас найти?

— Даже не знаю. Пока не подыщу себе квартиру, буду, вероятно, жить у Генри и Мэри.

— Тогда я позвоню вам, если, конечно… — Он намеренно запнулся — известный трюк.

— Если что?

— … им это может не понравиться. Она хихикнула.

— Может быть.

— А вы не могли бы позвонить мне в контору?

— Идет.

— Я вам дам визитную карточку… — Он полез во внутренний карман, нащупал бумажник, вынул карточку, сунул ее в носовой платок и шепнул ей: — Сейчас передам под столом. — Они продолжали болтать о том о сем, в то время как пальцы их встретились под накрахмаленной скатертью, и из рук в руки перешел кусочек картона.

За общим шумом, который царил за столом, накрытым на двенадцать персон (в основном это были кузины и кузены Масколлов), никто не слышал, о чем они говорили, к тому же Джон прекрасно знал, что Генри и Мэри не осудили бы его, но от этой маленькой тайны среди заурядного ужина на Джона повеяло ароматом запретного плода. И потом, это так пикантно — заронить в душу невинной девушки мысль о грехе.