Жена солдата - [30]

Обычно я курю «Craven A». Я затягиваюсь и кашляю, как девчонка. Мне неловко.

— Слишком крепко для вас? — спрашивает он.

— Нет, нормально, — отвечаю я.

Я рада вкусу табака на губах, на языке. Дым поднимается между нами, словно дыхание зимним утром.

— Ваш муж воюет, миссис де ла Маре?

— Да.

— Я тоже женат, и у меня есть сын, — говорит он мне. — Герман. — Его голос теплеет, смягчается. В нем слышится нежность. Я удивлена тем, что он так много мне рассказывает. — Он воюет. Служит в Люфтваффе. Ему семнадцать лет, всего на три года больше, чем Бланш.

— Он кажется слишком юным, чтобы воевать. Мне всегда кажется, что… семнадцать — это так мало, — говорю я.

— Да, это мало.

— Должно быть, вы очень им гордитесь, — продолжаю я, не задумываясь. Так всегда говорят, когда кто-то упоминает о сыновьях в армии. А потом на меня наваливается вся бестактность моего замечания. Его сын — сын, которого он любит так сильно, что его голос смягчается, когда он произносит его имя, — этот сын сбрасывает бомбы на наши аэродромы. У меня такое чувство, будто я что-то предала.

Он смотрит на меня, как будто пытается прочесть по моему лицу, о чем я думаю.

— Да, я им горжусь, — говорит он. — Мы все гордимся своими детьми, не так ли, миссис де ла Маре?

— Да.

Он слегка двигается, и я слышу, как скрипят его сапоги и хрустят сухие яблоневые листья под его ногами. Вокруг нас носится летучая мышь, слишком маленькая, чтобы ее можно было разглядеть по-настоящему, смутная, как не до конца оформившаяся мысль.

— Когда вы в последний раз видели мужа? — спрашивает он.

— Он записался в армию в прошлом сентябре, — отвечаю я. — Несколько месяцев назад он приезжал домой в отпуск. Но не думаю, что снова увижусь с ним… пока война не закончится.

— Вы, должно быть, скучаете по нему.

— Да.

Я набираю в рот воздуха, как будто собираюсь что-то добавить, но останавливаюсь.

Чувствую, что он как-то по-своему истолковал мою запинку. Тишина, накрывшая нас, пугает меня. Я хочу, я должна ее нарушить, но не знаю, что сказать. Ни одна тема не кажется безопасной.

— Сейчас очень непростое время, — говорит он. — Для всех нас.

— Да, — соглашаюсь я благодарно. — Да, непростое.

Лунный свет ненадолго освещает его, и я вижу шрам на его лице. В моей голове возникает непрошеная мысль: мне ужасно любопытно, каким будет этот шрам на ощупь. Задумавшись, я словно ощущаю кончиками пальцев другую текстуру там, где растянутая кожа тонкая и гладкая. Я чувствую внезапный прилив желания — он так некстати, что его неправильность заставляет меня задохнуться. Вокруг нас сотней тихих голосов поют ручьи.

— Мое имя Гюнтер Леманн. Но вы можете называть меня Гюнтер, — говорит он.

Как будто мы еще будем разговаривать. «Но мы не будем», — убеждаю я себя. Этого больше не повторится.

Я знаю, он ожидает, что я скажу ему свое имя. Но я и так уже слишком многое выдала.

— Я должна идти, — говорю я ему.

— Да. Конечно, — отвечает он.

Я оставляю его и его сигарету там, под моими яблонями. Чувствую на себе его взгляд, пока пересекаю дорогу, которая сияет в лунном свете, словно река. Мое тело кажется неуклюжим, непривычным, как будто его неправильно соединили. Миновав ворота, я рада оказаться в знакомом сумраке своего дома.

* * *

Сижу на кухне и жду Бланш. Свет не включаю, просто сижу и жду. По комнате скользит лунный свет. В его холодной белизне обычные вещи выглядят по-другому, словно они ненастоящие.

Некоторое время спустя я слышу медленные мужские шаги, пересекающие дорогу, идущие за угол к воротам Ле Винерс. Интересно, о чем он думал все это время, пока курил в моем залитом лунным светом саду.

Наконец, слышу в переулке машину. Слышу, как Бланш весело желает спокойной ночи, как хлопает дверца автомобиля. Бланш тихо входит в дом, снимает у двери свои туфли, аккуратно ставит их. Она не видит меня.

— Бланш.

Она вздрагивает и оборачивается. Она словно боится, что я ее ударю, хотя я никогда раньше ничего подобного не делала.

Включаю свет. Она жмурится от того, что внезапно вокруг стало так ярко.

— Тебе не следовало уходить, поскольку я тебе не разрешала, — говорю я. — Ты поступила неправильно.

Она кивает. Молчит. У нее озадаченный вид. Все пошло не так, как она ожидала.

— Понравились танцы? — спрашиваю я.

— Вполне, — осторожно отвечает она. Чувствую исходящий от нее запах вина и смутный аромат французских сигарет. Ее жесты несвязные, рваные, глаза блестят слишком ярко. Ее губы и зубы окрашены темным шелковичным цветом от выпитого вина. — Это было немного забавно — разговаривать с немцами.

— Да, — отвечаю я. — Да. Вижу, что это так.

— Хотя, думаю, к этому можно привыкнуть, — говорит она мне. — Спустя какое-то время, ты перестанешь считать это странным.

Я ничего не отвечаю.

— Я познакомилась с другом Томаса, его зовут Карл, — рассказывает Бланш. — Он из Берлина. Он рассказал мне, как погибла его младшая сестра, грустная история. Это случилось во время бомбардировки. Он показал мне ее фотографию, я не могла поверить, что она мертва. У нее были такие маленькие косички… — Она осторожно проводит рукой по лицу, словно его выражение может ее удивить. — Он пытался сдержать слезы, когда рассказывал.