Жена поэта - [33]

Грузовичок стоил пятнадцать тысяч долларов. Десять тысяч у них уже было.

Какое счастье – иметь цель и идти к своей цели.

Катя работала в доме не покладая рук. Если присаживалась на минуту, Кобра тут же возникала как из-под земли и спрашивала: «Отдыхаем?» Приходилось вскакивать.

Если Катя звонила по своему мобильному сыну Толику, Кобра опять вырастала и вкрадчиво интересовалась: «Разговариваем?» Катя вздрагивала и нажимала отбой.

Морковку в соус нельзя было резать кольцами, только соломкой. Если Катя ошибалась, Кобра вычитала из зарплаты всю стоимость обеда, включая мясо и воду. Вода тоже платная.

Катя и Вовка терпели эту жизнь только потому, что впереди маячил грузовичок.

Однажды Кобра приволокла откуда-то телегу и поставила ее в центре участка. Телеге двести лет, на таких ездили еще в 1812 году, убегали от Наполеона. Вовка решил угодить Кобре и в ее отсутствие отремонтировал телегу, обил ее жестью и покрасил в зеленый цвет. Телега стояла как новая, хоть запрягай лошадь и поезжай. А оказывается, вся изюминка состояла в том, что телега старая. Ретро. Музейная ценность. Кобра увидела реставрацию, взревела как иерихонская труба и вычла из Вовки месячную зарплату за нанесенный ущерб. Вовка плакал. Он хотел как лучше, а ему даже не сказали спасибо.

Но были и хорошие минуты.

Вовка и Катя жили в гостевом домике, отдельно стоящем. Спали вместе, под одним одеялом. Окна хлипкие, в них задувал ветер. Катя и Вовка плотнее прижимались друг к другу, и им было тепло.

Катя любила Вовку и отдалась ему до свадьбы. Скрыть грех не удалось, потому что стал расти живот. В животе вызревал сын Толик. Свекровь (мать Вовки) не разговаривала с Катей, поскольку презирала. Дать до свадьбы – позор несмываемый. Свекровь была дура старой формации и не разговаривала с Катей больше никогда, ни после свадьбы, ни после рождения Толика. Катю это задевало, но что поделаешь. Старших надо уважать, и она уважала через силу.

Сейчас, уехав из дома за тридевять земель, Катя легко вздохнула. Но возникла Кобра, не лучше.

Единственный раз Катя видела на ее лице человеческое выражение. Катя поставила под мойку мышеловку, а именно картонку, намазанную липким клеем, и на картонку налипло шесть мышей – папа, мама и четверо мышат. Они не могли вытащить из клея свои тонкие лапки и отчаянно пищали.

Вовка пришел в дом, чтобы вытащить из-под мойки картонку со страдальцами. Спросил: «Ребята, как настроение?» Взрослые мыши осознавали свой конец, а маленькие ничего не понимали и пищали во все горло. «Плохое настроение», – заключил Вовка и посмотрел на Кобру. И очень удивился. Ее лицо было страдальческим. Она сочувствовала мышиной семье. Это единственный раз за весь год, когда Кобра стояла тихая и складка на ее лбу звучала по-другому. Это была музыка глубокого сочувствия и сострадания.

Вовка вынес картонку на улицу и выбросил ее в мусорный бак. Мыши были отправлены на произвол судьбы. Пусть как хотят, так и выбираются. Во всяком случае, еды там сколько угодно.

Несмотря на жизнь в рабстве, Катя была счастлива по-своему. Вовку не номинировали на Нобелевскую премию, но Катя все равно чувствовала себя на пьедестале, потому что любовь – это самый высокий пьедестал. От Вовки пахло свежеструганым деревом. Он говорил теплые слова и смотрел теплыми глазами. А впереди, как звезда пленительного счастья, мерцал грузовичок. И не надо будет ездить на заработки. Можно сидеть дома и процветать и никому не подчиняться. Была мысль – купить «газель» и возить людей в Москву и обратно. Но «газель» дороже, плюс куча справок и куча взяток. Пассажирские перевозки – это не то что перевозить арбузы. Другая ответственность. Если перевернется грузовичок – это материальный убыток. А перевернется «газель» с людьми – тюрьма. Решили остановиться на грузовичке.

Во сне Вовке снились дыни и арбузы и лента дороги, которая наматывалась на колеса грузовичка.

А Катя и во сне продолжала бояться того, что Кобра застукает Вовку. Подсознание выдавливало страх.

Питались Катя и Вовка самостоятельно. Экономили свирепо, но у Кати все вкусно, как в ресторане. Даже лучше. Однако все стоило денег. Даром ничего не давали. Предстояло жить в рабстве у Кобры полтора года, не меньше. А может, и два.

Деньги Катя складывала в серую сумочку из кожзаменителя. Там уже лежали десять тысяч долларов, завернутые в пищевой пакет. Эта пачка толщиной в палец грела душу, как солнце в зените.

Катя и Вовка перетащили в Москву своего сына Толика, вернувшегося из армии.

Толик устроился работать на стройку в бригаду с таджиками. Хозяин – брюнет, непонятного рода-племени. У хозяина было невыговариваемое имя-отчество. Имя начиналось на «я». Таджики звали его Яша. Так проще.

Прораб – жадный хохол. Кормил только куриными частями: крыльями, шеями и головами. Суп получался мутный, но куриный запах присутствовал.

Иногда таджики затевали плов на костре. Угощали прораба. Он жрал большой ложкой, а таджики ели руками.

Таджики не халтурили, работали хорошо. Не пили. Молились. Расстилали коврик, и – вперед: «Бисмиляй, рахман, рахим…»

Дом ставили деревянный. Бревна везли из Сибири. Особое дерево. Не гниет. Практически вечное.