Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - [23]

Они давно уже сидели на просяной каше, смешанной с мелко порезанной репой. Но, узнав о беременности Каэ, Оцуги стала готовить и давать своей невестке вдоволь риса, прибавляя к нему дополнительную порцию серебряного карпа и корюшки – продукты, которые очень дорого ценились в те голодные годы и которыми иногда расплачивались пациенты Умпэя. Как и большинству беременных женщин, Каэ все время хотелось есть. При этом ела она неохотно, поскольку быть обязанной Оцуги за особое отношение казалось ей не менее мучительным, чем постоянно испытывать голод. Ее метания не остались незамеченными, и в один прекрасный день Оцуги сочла нужным отчитать ее:

– Твое поведение – просто глупость. Я понимаю, что тебе, быть может, неудобно есть вволю, когда другие туго затягивают пояса, но ты прежде всего должна думать о том, кто собирается прийти в наш мир. Это будет ребенок Ханаока, который может стать нашим наследником. А следовательно, произвести на свет здорового младенца – твой долг. Считай, что ты кормишь дитя. Пожалуйста, не отказывайся от еды, мы все об этом просим.

Посторонний человек, услышав подобные речи, наверняка решил бы, что Оцуги желает помочь невестке преодолеть неловкость за обеденным столом. Даже у матери Каэ выступили на глазах слезы благодарности, когда она узнала, с какой добротой Оцуги относится к ее дочери. Но поскольку в этом выдающемся выступлении не прозвучало ни слова о самой Каэ, молодая женщина пришла к выводу, что под мнимой заботой свекрови скрывается холодный расчет. Кроме того, не останется ли она, Каэ, которая носит дитя Умпэя Ханаоки, навсегда человеком посторонним в этом доме после родов? Неужели ее зубы, язык и желудок – всего лишь пестик и ступка, инструмент, с помощью которого кормят наследника семьи? У бедняжки появилось физическое отвращение к пище. Во-первых, она чувствовала, что забота Оцуги лицемерна; во-вторых, ей представлялось, как Ханаока будут пичкать ее едой все девять месяцев, вплоть до рождения ребенка, а потом ей останется только умереть, именно этого они от нее и ждут; и еще она сравнивала себя с бесчисленными кошками и собаками, похороненными под хурмой.

И все же еда казалась настолько соблазнительной, что, несмотря на все бредовые фантазии и страстное желание противостоять соблазну, здоровые животные инстинкты в конце концов победили, и она начала есть. Оцуги давно взяла за правило ставить у ее станка корзинку с фруктами и орехами, словно не сомневалась в подобном исходе дела. И хотя Каэ с радостью бросила бы все это в лицо свекрови, голод мучил ее не переставая, и она поедала все, на что падал взгляд. После этого она чувствовала себя несчастной, точно переевшая белка, и злилась на Оцуги пуще прежнего.

На седьмом месяце беременности живот вырос настолько, что Каэ уже не могла склониться над ткацким станком, и ей пришлось оставить это занятие. Она либо сидела, либо стояла, привалившись к опорному столбу у себя в комнате, и мастерила из своей старой одежды пеленки и распашонки. Передвигалась она теперь очень медленно, но в общем-то и торопиться ей было совершенно некуда.

– Каэ! – Оцуги вошла в комнату и села, но не рядом с невесткой, а чуть позади нее.

Чтобы поглядеть на свекровь, Каэ понадобилось бы повернуться, но, догадавшись, что Оцуги тоже предпочитает не смотреть ей в лицо, она не отложила своего шитья и не двинулась с места.

– Да, матушка.

– Близится время родов, не так ли?

На самом деле впереди было еще два месяца. Но Каэ никак не могла сообразить, чего хочет Оцуги, слишком уж сладко та пела, а потому будущая мать дала утвердительный ответ.

– Мне бы хотелось обсудить это с тобой. Насколько я знаю, в Натэ имеется традиция давать жизнь первенцу в доме родителей матери, хотя точно об этом обычае я ничего не знаю, я ведь родом из-за реки.

Оцуги была права. Каэ припомнила, что перед рождением первого ребенка жена брата вернулась в свой отчий дом. Однако Каэ не спешила с ответом.

– Правда? – Скажи она, что тоже желает вернуться домой, ее свекровь тут же дала бы согласие, и наверняка еще добавила бы, что не желает задерживать ее. Но поскольку Каэ ответила не так, как ожидалось, Оцуги пришлось выкручиваться самой.

– Прошу тебя, подумай над этим. Умпэй-сан уже согласился с тем, что это хороший обычай.

Каэ прекрасно знала, что беременная женщина становится не в меру раздражительной и может взорваться ни с того ни с сего. И все же при этих словах свекрови она почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и не сумела подавить приступ гнева. В провинции Кии добавлять к имени старшего сына почтительное «сан» не считалось чем-то странным и необычным, здесь к наследнику семейства относились с особым уважением, но поведение Оцуги в отношении Умпэя граничило с непристойностью, и Каэ всякий раз выходила из себя, стоило ей услышать этот суффикс почтительности. Ко всему прочему ее взбесило то, что Оцуги заручилась согласием Умпэя до того, как обсудила этот вопрос с ней. У нее появилось такое чувство, что ее гонят из дома… А как ловко Оцуги сослалась на местную традицию! Каэ нисколько не сомневалась, что подобный обычай существовал не только в Натэ, но и за рекой, в Тёномати, откуда родом Оцуги. И вообще, почему супружеская пара должна разлучаться? Разве муж Оцуги не принял Умпэя здесь, прямо в этом доме? Сколько раз Наомити рассказывал эту историю! Почему бы Ханаока не положить начало новой традиции, когда первого ребенка принимает муж? Ледяная доброжелательность Оцуги была отвратительна Каэ. Вернуться домой – последнее, что могло прийти ей в голову.