Жена или жертва?.. - [2]

Снегопад усиливался, порывы ветра сотрясали стены и дребезжали оконным стеклом.

В доме тоже не было слышно никакого движения. Она закрылась в своей комнате, явно радуясь тому, что ей удалось напугать меня.

Счастлива ли я? Удовлетворена ли своим новоиспеченным браком? Наверное, все невесты в первое время испытывают сомнения, так что не стоит приходить в отчаяние от едва заметного неприятного привкуса в наших с Гленном отношениях? В них теперь чувствовалась какая-то странная холодность, словно снежная зима, лишила его веселой беспечности и уверенности в себе, которые раньше распространялись на все, включая и меня.

Мне не хотелось задумываться об этом, но взгляды, которые Гленн иногда бросал на меня, просто замораживали. Странно, но такие мысли приходили мне в голову только в его отсутствие. Когда же он был рядом, то заполнял собой все: комнату, дом, мои мысли и сердце. Я могла думать только о том, как безумно и нежно люблю своего мужа и как мне будет плохо, если он оставит меня. Я боялась этого не потому, что он давал повод предполагать, что собирается поступить так. Об этом не было и речи! Но когда появилась она, все изменилось, и именно это пугало меня. Я не понимала, в чем дело, и, чтобы успокоить себя, прибегала к воспоминаниям о нескольких последних восхитительных неделях, круто изменивших мою жизнь.

Сидя у камина, я закрыла глаза и попыталась во всех деталях припомнить день, когда Гленн появился в музее, где я работала, тем самым триумфально войдя в мою жизнь.

Мой отец, доктор Джон Блейк, был самым знаменитым университетским профессором-историком в Калифорнии. Его научные труды упоминались во всех справочниках, и каждая библиотека считала своим долгом включить их в свой фонд. Он привил интерес к истории и мне, но у меня он проявлялся несколько иначе.

Отца интересовали главным образом люди: мотивы их поступков, ошибки, победы и поражения, — то есть все, что можно было проанализировать с современной точки зрения. Я тоже интересовалась историческими личностями, но по-другому. Меня больше привлекали вопросы истории искусства: картины и скульптуры, которые создавали эти мужчины и женщины, жившие в прошлые столетия.

Я выросла в солнечной и теплой Южной Каролине, но Нью-Йорк всегда был для меня Меккой. Поэтому после смерти отца я упаковала вещи и с согласия матери отправилась на Восток, надеясь найти работу в музее, о которой всегда мечтала. Холодные зимы и самостоятельная жизнь немного пугали меня, но я знала, что должна это сделать. Мать, которая когда-то была знаменитой Бернардиной Бьернсон, одной из великих пловчих своего времени, теперь стала просто старушкой и жила со своей обожаемой младшей сестрой в городке, где я выросла, так что я могла за нее не волноваться.

Иногда я жалела, что была поздним ребенком. В детстве я не играла с братьями и сестрами, и если бы не друзья, которые появились у меня в музее, и работа, поглощавшая все мое время, я, наверное, чувствовала бы полное одиночество.

Кроме того, не признаваясь в этом даже самой себе, все это время я ждала, что в один прекрасный день я снова увижу его. Это было предопределено судьбой.

Я подсознательно искала в толпе знакомый поворот головы или уверенную мужскую походку, которая была мне так хорошо известна, и порой чей-то грубоватый голос или поддразнивающая улыбка напоминали мне о том, что давно следовало забыть, заставляя мое сердце биться быстрее.

Разумеется, я ни разу не увидела его. Я читала его книги, знала, что он живет в Нью-Йорке, но у меня не хватило смелости снова написать ему или придти. То, что он когда-то отверг меня, по-прежнему причиняло боль, и я старалась забыться в работе.

Я выполняла обязанности секретаря и помощника хранителя музея, а кроме того, с удовольствием бралась за все, что бы мне ни поручали, причем именно последнее нравилось мне больше всего. Моим любимым местом были кладовые, где на длинных рядах полок хранились сокровища, которые редко выставлялись для экспозиции. Здесь я помогала составлять каталоги, вытирать пыль, делать незначительный ремонт…

Неподалеку от музея я сняла небольшую квартиру и время от времени встречалась с двумя или тремя молодыми людьми, чье общество мне нравилось, но не испытывала ни к кому из них каких-либо серьезных чувств. Видимо, я была еще не готова разделить свою судьбу с каким-либо мужчиной.

В тот памятный день я занималась простой, но довольно занимательной работой. Бронзовая статуя балетной танцовщицы, почти в полный рост, изготовленная в Италии в эпоху рококо, была принесена в кладовую для обновления полировки. Надетая на ней настоящая пачка совсем обветшала, и моей задачей было одеть скульптуру в новые слои тюля. Я попросила рабочих поставить ее на длинный выставочный стол, куда падал свет из расположенных почти под потолком узких окон, и забралась туда же. Стоя на коленях с иголкой в руках, я склонилась над вытянутой ножкой бронзовой балерины и дружески болтала с ней во время работы.

Я знала о предстоящем приходе Гленна Чандлера. Имя его отца было хорошо известно в искусствоведческих кругах. Хотя Колтону Чандлеру было уже за пятьдесят, он по-прежнему не выходил из моды, а написанные им портреты Джавахарлала Неру и Сары Черчилль находились среди экспонатов музея и занимали почетное место в главной галерее наверху. О его сыне мне было известно только то, что он управляет небольшой художественной галереей, в которой я ни разу не была.