Жемчужины Филда - [16]
И верно, на гербовой, орленой указано, куда. И сколько верст рвать грудью воздух. А ведь версте синоним — поприще. Есть подорожная, есть и поприще. И приложеньем зри, сударь, дорожный «Указатель», он новенький, он пахнет типографией. И тут уж Гоголь на все проклятые вопросы дает ответ прямой: книжка издана довольно укладисто, но карту было б лучше поместить по частям, между страницами. Есть указание и «Указатель», есть и поприще. А утеряешь, будешь ты Поприщин и сядешь в желтый дом.
Спиридоныч и молодым-то не терял. А поприще он начал так.
Цезарь путешествовал в губерниях. На трактах видел нищих и огорчался. Распорядился: «Чтоб этого впредь не было!» Одну некраткую дистанцию доверили Ракееву, он нищих быстро упразднил. Его рачительность была замечена. А далее пошло-поехало по высочайшим повелениям.
Скажите: «Здравствуй» — он ныне воротился из привисленских краев. Там ловко-тайно раздобыл и пуговицы фрачные, и перстни со знаками масонскими. Но погодите, господа, нас «логарифмы» ждут; они в прямой связи со стержнем заговора сионистов.
А покамет Спиридоныч без мундира, лицом приятный, приемлет отдых в семейном круге.
Э, врет пословица — мол, от трудов-то праведных не наживешь палат каменных. В наследственной берлоге, на Смоленщине, всего-то навсего семнадцать душ. А здесь, в столице, на Большой Подьяческой — смотрите «Адресную книгу», — он домовладелец.
Супруга Анна в хлопотах метет подолом, запястья в ниточку, ох-ох, желанная. Дочь Лизанька волочит куклу за ногу, как на правеж, а папенька смеется одобрительно. И одобрительно кивает он Егорушке: тот сабелькой выделывает пресамобытный артикул. А на столе-то рюмочка-кубышечка к графинчику похаживает, сварливый самовар фырчит, он с алкоголем выясняет отношения.
То ли дело, братцы, дома! Да вот уж завтра снова поприще.
— ГОНИ, ГОНИ, ВЫКИДЫВАЙ КОЛЕНЦА!
Их было три, все чудо-тройки в метельном дыме.
Слепили хлопья штаб-ротмистра Слепцова. Он адъютант, он из столицы. Там, в Северной Пальмире, вершилось следствие над декабристами, и северными, и южными. А генеральский адъютант стремился к пункту, который на генеральной карте не обозначен даже точкой, не то чтобы кружком: сей пункт — в канаве.
А следом за Слепцовым мчал Ракеев в тулупе, эдакой колодой. С ним рядом подпоручик Заикин 1-й. Его везут. Везут из крепости Петра и Павла, из каземата Кронверкской куртины. Везут на край Украйны в ручных железах — кандальный бряк с глухим пришлепом.
Не грех и покалякать с арестантом. Запрещено? Ракееву случалось инструкцию расклинивать беседой. Жандармский офицер, но ведь русак, а не прусак. Да нынче-то, гляди-ка, оробел Ракеев, хоть видом подпоручик прост, как репа: власами желт, глазами светел, нос туповат. Принимая арестанта, Ракеев трижды сверил его приметы. Да-с, носом туповат, ан мыслями, видать, остер.
Заикин 1-й обещался указать, где клад зарыт. Сундук иль ящик есть собственность злодея Пестеля. У-у, вурдалак с предлинными зубами. Все клады ихние уж непременно под зароком. Кто расточит зарок, тому он дастся в руки. Так вот, ка-акой зарок исполнит Заикин 1-й, хоть видом прост, как репа?.. Ах, Спиридоныч, ты суеверием смущен. Ну, как не стыдно, на тебе нательный крест. Нет, робеет, служебным ухом отмечая, надежен ли кандальный бряк с глухим пришлепом. Молчит и подпоручик-арестант.
Он здесь служил, на Юге. Прельщенный Пестелем, прельстился тайным Южным обществом. Полковник, бывало, музицировал: Моцарт и Глюк. Одной любви музыка уступает. По мнению Заикина, любви к Свободе. И Пестель все писал, писал, писал. В канун ареста прижал ладонью рукопись, а грудь — тяжелым, как у Бонапарта, подбородком. Сказал: «Жилы будут тянуть, ни в чем не сознаюсь…»
Тогда ж, в канун ареста, предмет его раздумий трудных свернули плотно, пометили конспиративно: «Логарифмы» — да и зарыли в ночь и в землю, как заповедный клад.
А очень скоро Заикин 1-й шагами мерил каземат. Нервно мерил и диагональ, и стороны прямоугольника в Кронверкской куртине, нумер тридцать. Повтором этих «ррр» был «карр» ворон, круживших над куртиной, над крепостью с курантами. Повтором граю был вопрос из самых грозных: «Не запирайтесь, укажите, где бумаги Пестеля?» Но все как в рот воды набрали, тем самым увеличивая кару. Заикин 1-й наконец решился укоротить ее. Самообман, внушенный страхом? Быть может, так. Когда казнили Пестеля, когда полковник, вытянувшись длин-н-но, ушел, как на пуантах, куда-то ввысь, казнился наш Заикин. И было так до самой смерти на берегу угрюмого Витима, где золото роют в горах. Но здесь, сейчас он должен вырыть «Логарифмы».
И думал он о бок с Ракеевым, он думал, черт возьми, как в Тульчине служилось весело. На въезде в городок и горячо, и плотно шумели тополя. И сразу видишь красивый пруд, на берегу костел. Ксендз с офицерами дружил, союзно негодуя, что монастырь здесь, в Тульчине, доминиканский монастырь — увы, мужской. А пуще всех негодовал майор, имевший прозвище Лука Мудищев. Но это слишком грубо, ведь Ащеулов был поэт, поэт соитий… Служилось весело, и прапорщик Заикин вдруг обозлился на Пестеля, полковника… Готовясь к высочайшим смотрам, друг Свободы солдатам спуску не давал; полковником владела рифма: «экзекуция» и «конституция». Пусть нижний чин своей нижней плотью восчувствует, что значит деспотизм. И возопит: о дайте, дайте конституцию… Метелица, ложась, заголубела, латунью выплыл месяц и зачернил корчму. Тотчас же у Заикина забилось сердце и, екнув, сжалось тоской предательства: близка канава, где зарыли «Логарифмы», и это было то, что называлось «Русской правдой». Ее зарыли, как под забором, за жесткой чередой кустов. Ужель и вправду плясать и плакать под забором, а месяц из латуни будет плыть над голубой метелью?
Бурные, драматические судьбы воссозданы в книге «Три адмирала», написанной Юрием Давыдовым, автором исторических повестей и романов, лауреатом Государственной премии СССР.Жизнь Дмитрия Сенявина, Василия Головнина, Павла Нахимова была отдана морю и кораблям, овеяна ветрами всех румбов и опалена порохом. Не фавориты самодержцев, не баловни «верхов», они служили Отечеству и в штормовом океане, и на берегах Средиземного моря, и в японском плену, и на бастионах погибающего Севастополя…Для массового читателя.
«Капитаны ищут путь» — повествование о бескорыстном мужестве открывателей заколдованной дороги из Атлантического океана в Тихий океан, морской дороги, которая зовется Северо-западным проходом.С борта русского брига читатель увидит и плотные заросли тропиков, и мрачные воды залива Коцебу. Следуя за отрядом Джона Франклина, пройдет канадскими дебрями, проберется к устью реки Коппермайн. А потом, стоя у штурвала норвежской яхты, совершит плавание под командой Руаля Амундсена…Загадку Северо-западного прохода решала еще одна экспедиция.
Очередной сборник «Пути в незнаемое» содержит произведения писателей, рассказывающих о различных направлениях современного научного поиска: математические подходы к проблемам биологической эволюции, будущее мировой энергетики, лесомелиорация в Нечерноземье, истоки нечаевщины в русском революционном движении. Читатель найдет в этой книге воспоминания и очерки об Эйнштейне, Капице, Ландау, рассказ о юности физиолога Павлова, познакомится с историей создания отечественного искусственного алмаза.
Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов.Кубанский Г. Команда осталась на суднеРысс Е. СтрахТоман Н. В созвездии "Трапеции"Ломм А. В темном городеКулешов Ю. Дежурный по городу слушаетГансовский С. Восемнадцатое царствоГансовский С. МечтаОстровер А. Удивительная история, или Повесть о том, как была похищена рукопись Аристотеля и что с ней приключилосьРосоховатский И. Виток историиКальма Н. Капитан Большое сердцеПоповский А. ИспытаниеРысс Е. Охотник за браконьерамиКотляр Ю. “Темное”Давыдов Ю. И попал Дементий в чужие края…Парнов Е., Емцев М.
«… В госпитале всегда было людно. Не одних лишь жителей Аддис-Абебы лечили русские медики. С плоскогорий, выглаженных ветрами, из речных долин, пойманных в лиановые тенета, тропами и бездорожьем, пешком и на мулах, в одиночку и семьями сходились сюда северяне тигре и южане сидама, харари из Харара и окрестностей его, амхарцы, самые в Эфиопии многочисленные, и люди из племени хамир, самого, наверное, в стране малочисленного… Разноязыкий говор звучал у стен госпиталя – то богатый гласными, плавный, как колыханье трав на пастбищах, то бурно-восклицающий, как громкий горный ручей, то глухо-гортанный, словно бы доносящийся из душных ущелий.
Каковы скрытые механизмы террора? Что может противопоставить ему государство? Можно ли оправдать выбор людей, вставших на путь политической расправы? На эти и многие другие вопросы поможет ответить эта книга. Она посвящена судьбам народнического движенияв России.Роман Ю.В.Давыдова "Глухая пора листопада" – одно из самых ярких и исторически достоверных литературных произведений XX века о народовольцах. В центре повествования – история раскола организации "Народная воля", связанная с именем провокатора Дегаева.В очерке Л.М.Ляшенко "...Печальной памяти восьмидесятые годы" предпринята попытка анализа такого неоднозначного явления, как терроризм, прежде всего его нравственных аспектов, исторических предпосылок и последствий.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
До недавнего времени подавляющее большинство читателей знало Венедикта Ерофеева лишь как автора "Москвы – Петушков". Конечно, и одного этого произведения хватило бы, чтобы его создатель занял не последнее место в российской словесности нашего столетия, однако творческое наследие Ерофеева оказалось гораздо шире. Более того – никто не может точно сказать, из чего оно состоит и каков его объем, ибо несколько последних лет восхищенные поклонники писателя имели возможность знакомиться все с новыми и новыми его текстами. "Первым заслуживающим внимания сочинением считаются "Записки психопата" (1956-1958 гг.), начатые в 17-летнем возрасте, самое объёмное и нелепое из написанного." Вен.Ерофеев.