Жемчужины бесед - [3]

В этих рассказах и новеллах сосуществуют мир людей и животных, мир фантастических существ и духов. Развлекательные и поучительные рассказы «из жизни зверей и птиц», где они действуют и говорят как люди в образе животных, перемежаются бытовыми сказками с социальной направленностью, зарисовками с натуры. В этих пестрых картинках мы явственно ощущаем повседневную жизнь, быт, нравы и аромат эпохи; в них бьется пульс времени – даже тогда, когда героями в них выступают не люди, а представители царства зверей или сверхъестественные силы. Ведь это лишь излюбленная форма притчи, басни, сказки. Читатель легко заметит, что в целой серии рассказов сборника не содержится ничего чудесного и сверхъестественного. Они событийны, живы, зачастую реалистичны, это сцены из быта простого люда, ремесленников и купцов, описания проделок мелких воришек и мошенников, истории о неверных женах и анекдоты о простодушных мужьях. Вместе с тем, и это естественно, значительное внимание уделено и фантастическому, магическому и волшебному элементам.

Итак, в этом произведении мы встречаемся с самыми различными и разнообразными жанрами и сюжетами повествовательной и развлекательно-сказочной литературы: с аллегорией притчи и басни, реализмом бытовой сказки-рассказа, героикой волшебной сказки, мифическими превращениями в магических историях и т. п. Чуть скрепленные рамочной композицией произведения, они живут сами по себе, не ощущая зависимости друг от друга. В сорока девяти дастанах «Джавахир ал-асмар» содержится восемьдесят шесть рассказов, новелл и сказок. 57 из них рассказывает попугай, 12 – другие животные, а 17 – люди, выходцы из различных слоев общества.

Разнообразен и подбор героев-персонажей. Здесь (помимо людей) мы видим слона, льва, обезьяну, барса, тигра, рысь, мышь, кошку, шакала, осла, лягушку, змею, пчелу, рыбу, дятла, куропатку, королька, ворона, павлина; вершат свои дела джинны, дивы и волшебники и другие злые и добрые силы. Литературный этикет эпохи требовал от автора-мусульманина не только обрядить своих героев в мусульманские одежды и вложить в их уста подобающие с точки зрения ислама речи, но также украсить, расцветить и разнообразить их речи и диалоги цитатами стихов Корана, хадисов и арабских крылатых изречений (пословиц и поговорок), что должно было сверх всего продемонстрировать читателю эрудицию автора и его искусное владение всем комплексом мусульманской книжной премудрости и знания.

Имад ан-Наари приводит 98 стихов из 49 сур (глав) Корана и цитирует 174 хадиса. Отметим, что не следует рассматривать цитацию Корана как непреложную религиозную обязанность любого мусульманского автора. Дело в том, что в глазах верующих язык Корана является вершиной красноречия, непревзойденным образцом прекрасного слога. Насыщая свой текст кораническими включениями, автор стремится показать не только ученость, но и свое искусство в «подаче» этих включений, сделать их органичными. Конечно, чтение такого текста предполагало хорошее знакомство читателя с кораническими сюжетами – именно тогда он начинал играть всеми красками, блистать высказанными и невысказанными ассоциациями и сопоставлениями. К сожалению, большая часть этих средневековых красот не поддается непосредственному перенесению в иную языковую и культурную среду и потому остается недоступной современному русскому читателю: самому искусному переводчику не под силу воспроизвести в русском тексте все специфические ассоциативные связи, заложенные в мусульманский культурный фонд. Например, у широкого круга наших читателей выражение «белая рука» не рождает никаких особых образов – разве что образ белой женской ручки, машущей платком. Тогда как у средневекового (да и у современного) мусульманского читателя эти слова связаны с представлением о чудесах Мусы, которые тот явил пред Фараоном, затмив его чародеев, в конечном счете – с представлением о торжестве мусульманства как «правой веры» над язычеством.

Имад ан-Наари старается также показать свое знакомство с известным в его время «классическим наследием», цитируя подходящие к случаю стихи и изречения (хотя тут его эрудиция намного слабее). Подобная традиция, когда литератор словно бы раскрывал перед читателем свой литературный багаж, возникла задолго до нашего автора, и он только следовал ей.

Любопытно, что наш автор, соблюдая требования современного ему литературного канона по отношению к переводам, в процессе своей работы над оригиналом решительно отказался от индийского колорита, которым изобиловали избранные им рассказы и притчи. Упоминая вскользь индийские имена, местности, иногда – обычаи, он облекает своих героев в мусульманские одежды, придает им присущий мусульманам образ мыслей, повадки, нравы. Тем больший интерес вызовет у специалиста 25-й рассказ из 13-й ночи-повести, содержащий краткий экскурс об основах индийской музыки, термины которой переданы арабографичной транскрипцией. Начиная с легенды о том, как индийскую музыку создал Рама, он затем приводит 36 из 42 ладов, ритмических единиц и тонов, установленных этим героем древнеиндийских сказаний. Но, увы, здесь Имад ан-Наари был далеко не столь сведущим – многое он перепутал и исказил.