Жемчужина в короне - [179]

Он переспросил: «Привидения?» — и пытался сделать строгое лицо, но тон у него получился не строгий, а растерянный. Я сказала: «Ну да, бибигхарские привидения. Я никогда не бывала там в темноте (это было рискованно, но проехало), а слышала, что они там водятся. И я вроде как сказала себе: „Смелей на приступ!“ — перешла через улицу и вошла в сад. Туда можно когда угодно зайти, ворот-то нет. Я еще подумала — как забавно, приеду домой и скажу Лили: „Ну вот, с бибигхарскими привидениями все ясно. Теперь не испугаюсь и Дженет Макгрегор“. Я довела велосипед до павильона, потом прислонила его, погасила фонарь и поднялась на мозаичную площадку».

Но мистер Поулсон никогда не бывал в Бибигхаре. Потом-то, когда потребовалось обследовать место происшествия, он там побывал, но в ту минуту мне пришлось объяснить ему, что это за площадка. «В общем, — продолжала я, — я уселась на площадке, закурила (это сорвалось само собой и тоже было рискованно, потому что, если бы какие-нибудь окурки уцелели после ночных дождей, они оказались бы не английскими, а местными) и стала ждать, когда появятся привидения. Говорила про себя всякую ерунду, вроде: „Ну, где вы там, привидения, выходите!“, а потом вспомнила про мисс Крейн и подумала, что, пожалуй, поступила как последняя дура. В самом деле, находиться там именно в этот вечер было верхом безумия. Но я как-то не приняла всерьез того, что творилось далеко от города, а вы? За мной, наверно, следили. Я ничего не слышала, кроме капели и кваканья, то есть как капало с деревьев и с крыши и квакали лягушки. А люди появились внезапно. Как из-под земли».

У мистера Поулсона лицо опять сделалось как у христианского мученика. Он спросил: «И вы их не видели?» Это тоже был рискованный момент. Я сказала: «Разве что в первую секунду. Все произошло так быстро. Я опомниться не успела, как они меня окружили».

Эта часть моего рассказа, конечно, интересовала Джека Поулсона больше всего, но от смущения он даже не мог смотреть на меня. Он все поглядывал на Анну, в поисках моральной поддержки, и я, помню, еще подивилась, почему она стоит неподвижно, хотя явно прислушивается, почему неотрывно смотрит в сад, точно этот допрос ее не касается, точно она — безликая кукла, которая оживет и снова станет Анной Клаус, только если различит в голосе своей пациентки мольбу о помощи.

Джек Поулсон сказал: «Мне очень тяжело задавать вам эти вопросы, но скажите, помните вы хоть что-нибудь про этих людей или хотя бы про одного из них, что-нибудь такое, что поможет вам их опознать?»

Чтобы оттянуть время, я сказала: «Да, по-моему, нет. Ведь они все на одно лицо, верно? Особенно в темноте» — и почувствовала, что сказала что-то нескромное и к тому же нетипичное для меня. Он спросил, как они были одеты. Мне запомнилось что-то белое, из дешевой ткани — ну знаешь, как у крестьян, дхоти и рубахи со стоячим воротом, грязные и вонючие. Но тут опять прозвенел колокольчик — сигнал опасности. Я поняла, что грозит Гари, если этих людей когда-нибудь изловят. Думаю, что, если б меня вечером привели в Бибигхар и показали мне их, я бы их узнала. Ведь людей можно бывает узнать, даже если не запомнишь определенных признаков, даже когда впечатление осталось самое мимолетное, какого и описать не сумеешь. Я боялась, что мне их покажут и я вынуждена буду сказать «Да, это они». И тогда они станут оправдываться, бросятся на колени, будут на крик просить пощады и скажут, что такого никогда бы не случилось, если б белая женщина еще до них не лежала с индийцем.

Вот теперь капкан и правда мог захлопнуться. Только начни врать, конца не будет. Я уже довралась до того, что спастись могла не иначе как правдой. А сказать правду не решалась, так что мне оставалось только сбивать людей с толку и вызывать их ненависть, да еще твердить и твердить до полного изнеможения, что Гари там не было, и сделать все, чтобы моих обидчиков невозможно было обвинить и привлечь к суду, поскольку они знали, что главный свидетель обезвредит любое оружие, какое они попытаются пустить в ход.

Но я, конечно, забыла или не учла, что обвинить и наказать можно и без суда, по одному лишь подозрению. Был момент, когда я увидела, как может повернуться дело, и чуть не сказала правду. И хорошо, что не сказала, — они наверняка сумели бы как-нибудь доказать, что Гари виновен в изнасиловании, поскольку он там был и первым овладел мной и подбил других последовать его примеру. Моя ложь избавила его хотя бы от наказания за изнасилование. Как и тех ни в чем не повинных мальчиков. Я не спрашивала, какое за это полагается наказание. Смертная казнь? Пожизненное заключение? Многие говорили, что их надо повесить. Или привязать к жерлу пушки и выстрелить, как мы поступали с мятежниками в девятнадцатом веке.

Так что когда Джек Поулсон спросил, как они были одеты, я сказала, что точно не помню, но тут же решила, что лучше сказать правду — как крестьяне, — чтобы у него не осталось впечатления о людях, одетых, как Гари, в рубашках и брюках.

Мистер Поулсон спросил: «Вы уверены?», что было мне очень на руку, потому что по его тону можно было понять, что мой ответ опровергает версию, которую он сочинил или другие для него сочинили, будто центральной фигурой был Гари. И я повторила: «Да, как крестьяне или батраки» — и еще добавила для полноты картины: «И пахло от них соответственно», что было правдой. Он спросил: «А спиртным от них не пахло?» Я вспомнила, как сестра Людмила нашла Гари пьяным на пустыре. Мне показалось, что сейчас безопаснее сказать правду, и я сказала, что запаха спиртного не заметила.