Желтый тайфун - [18]

И именно сейчас, глядя на четыре спокойно и неторопливо удалявшиеся фигуры, он особенно ярко, четко и глубоко осознал, что его форт и полигон — это только островок среди враждебного моря, что его гарнизон — это только щепотка европейцев среди совершенно необследованных племен, ненавидящих и избегающих общения с незванными пришельцами. Гренобль мысленно вообразил свой форт, окруженный, словно вражеским частоколом, деревнями и поселками туземцев, чьи глаза всегда незримо следят за белыми, подстерегая каждое движение своего врага. И, кажется, впервые за пять лет пребывания в колониях, он испытал чувство тоскливого недоумения: «Зачем я здесь? Кому это нужно?»

На один только миг, короткий миг, мысль его, освободившись от всякого контроля, ворвалась в чащу воспоминаний. И многие факты, свидетелем которых был он сам, теперь вдруг получили другой, глубокий смысл.

Он вспомнил поручика Бланшерона, длинного Пьера Бланшерона. Будучи офицером-квартирмейстером, он за свиней, забранных в соседнем поселке на провиант гарнизону, расплатился квитанциями. Когда туземцы потребовали золота, он рассмеялся им в лицо. Через неделю он, через посланца, получил письмо с требованием денег и полное угроз. Длинный Пьер не дочитал его даже до конца и разорвал, смеясь. Вскоре после этого он нашел воткнутым в стену, в изголовьи своей кровати, Фо-Нонги, фетиш смерти — длинную серебряную булавку, с такой же головкой в виде уродливой маски туземного божка. Каждый, нашедший у себя Фо-Нонги, уже может считать себя трупом. Это — своеобразная повестка, вызывающая на тот свет, извещающая, что получивший ее умрет в течение шести последующих дней. Длинный же Пьер, бравируя опасностью, словно издеваясь над Фо-Нонги вдел его вместо цветка в петлицу кителя и ходил так, посмеиваясь. Но смеялся уже недолго. На третий день после получения Фо-Нонги его нашли мертвым в кровати. Комната его была наполнена сладковато-приторным дымом. Полигонный врач определил, что Бланшерон умер от злоупотребления опиумом. Это длинный-то Пьер, всегда отворачивавшийся от чанду, как черт от ладана? Но фейерверкер Даниэль, старый колониальный волк, шепнул тогда же капитану Греноблю, что это был дым не чанду, а корня кок-хен-каунг, от которого люди засыпают навеки.

Второй случай — с сержантом Верне. Во время топографической съемки в горах он оскорбил какую-то туземную девушку. Вернувшись в форт, он уже забыл об этом случае. Но кто-то помнил.

Последний раз его видели живым в унтер-офицерском клубе, откуда он вышел поздно вечером, слегка подвыпивши. А через два дня нашли уже его труп, в аройо[17] около самых ворот форта. В спине сержанта торчал кинжал, наконечник которого был намазан неизвестным ядом, а ручка изображала маску Фо-Нонги.

Вспомнил Гренобль случай, происшедший и с ним самим. За плохо вычищенный затвор орудия он избил в кровь наводчика-туземца. Вечером в этот же день, сидя у раскрытого окна с газетой, он ясно услышал в ближайших кустах звук спускаемого курка. Гренобль быстро выхватил из кармана револьвер и выпустил в кусты всю обойму. Сбежавшиеся на выстрелы патрули, обшарив кусты, нашли только не выстреленный патрон от винтовки казенного образца. Капсюлька его носила ясный отпечаток бойка. Только осечка спасла капитана от смерти. Строгое расследование, произведенное офицерами, установило, что избитый наводчик в этот вечер даже и не выходил из казармы. Но Гренобль после этого случая бил уже только белых солдат, а в отношении туземцев ограничивался одной бранью.

Все эти факты, казавшиеся когда-то разрозненными, теперь словно объединились, связанные общим смыслом. За всеми этими случайностями он почувствовал чью-то твердую волю, направлявшую их и соединившую в общую крепкую цепь, которая опутывала теперь его незаметно, но верно.

Вызов ему, Греноблю, был брошен настолько откровенно, что желание борьбы и жажда мести сплелись в его сердце в общий колючий клубок. Несмотря на все свое безволие и бесхарактерность, он теперь, осознав опасность, хотел только одного — дать отпор таинственному врагу.

Вытянув кулаки в ту сторону, где в белорозовых разметах цветущих маковых полей растаяли четыре спокойных фигурки, Гренобль, захлебываясь от обжигающей злобы, закричал:

— Вы хотите получить две тысячи франков за порчу ваших паршивых полей? Ха, дурачье! Посмотрим, чья возьмет. Вы сдадитесь только тогда, когда я наступлю ногой вам на горло, чтобы вы не смогли поднять голов. И я это сделаю, клянусь богом!

Схватив молоточек, капитан ударил в маленький комнатный гонг с такой силой и яростью, словно наносил удар врагу. В дверях вырос дюжий Даниэль.

— Даниэль, — подбежал к нему капитан, — передайте сейчас же в кордегардию: как только эти грязные скоты появятся снова около моего дома, гнать их в шею! А в случае сопротивления избить прикладами.

Старый фейерверкер по жестам, нервным и быстрым, по фразам, коротким и отрывистым, понял, что капитан вне себя. И все-таки, не удержавшись, буркнул в усы:

— Боюсь, что они больше не появятся!

— Что вы там бормочете? — яростно взвился на носки Гренобль.

— Я говорю, что язычники задумали плохое, — угрюмо ответил фейерверкер. — Они ушли, даже не бранясь, молча смотря себе под ноги. А это зловещий признак, мой капитан!