Желтый дьявол - [35]

Да еще чуть-чуть — угол, задымленный, черный. Там тоже сидит человек… Третий, — пятном, ничего не разобрать.

Вот лицо молодого поворачивается: глаза, как черные большие сливы, да крупные сочные губы полуоткрытого рта, да — смоль кудрей.

Это — Лазо.

Он говорит:

— Остается только одно, товарищ Мухин: вам вернуться немедленно в Благовещенск и начать организовывать силы, а здесь в тайге — собирать вокруг себя отряды.

— Их много здесь, разбрелись… — репликой бросает Мухин, наклоняется и начинает помешивать в камельке.

Угли трещат, разгораются, вспыхивают, освещая пространство больше выше. Вот на миг показалось бревно, за ним настил, поросший мхом. Это потолок… низкий, черный, придавленный… и — снова погрузился во мрак.

— …Да, их много, но все они разрознены, дезорганизованы.

— Иные даже очень…

— Ничего! — и Лазо также наклоняется к камельку. — Соберите с’езд… Они вас знают. Доверяют. Организуйте. Станьте во главе их и вот — сила.

— Только одно…

— Что?

— Не надо увлекаться армейскими соединениями.

— Да уж какое там увлечение!.. Так — отряды сколотить… небольшие, крепкие…

— Верно. Партизанские отряды, чтобы ничем не связывались… Никаких тыловых организаций.

— Тайга… вот наш тыл. — И Мухин улыбается.

— Теперь только одно — партизанская война.

— Да-а, время бы протянуть до весны, а там — тайга заговорит…

Молчат оба.

— …Вот почему, — как бы своим мыслям отвечает Лазо: — вот почему я и думаю — вам надо здесь начать, а я — уйду с отрядами в Приморье. Там буду собирать и организовывать силы, а к весне, сплошным партизанским фронтом надвинемся из тайги на магистраль…

— …От самого океана, до Забайкалья… хорошо…

Крепкий, коренастый Мухин поднялся.

Настоящий приискатель — в высоких унтах[9]. Надел шапку-ушанку.

— Ну, товарищ Лазо, значит — так! — и подал руку.

Крепкое пожатье.

А потом Мухин надел рукавицы, вскинул за плечо японский карабин и, низко согнувшись, шагнул за дверь зимовья.

В звездную холодную ночь.

Вкусно пахнет на кухне.

Косматая голова свесилась с нар, маленькие глазки блестят, ноздри раздуваются — нос почуял добычу, курносый, такой же маленький и живой, как глаза лохматой головы.

Вот протянулась жилистая и длинная рука к печке на сковородку и, как клещами: мигом — хвать пирог! И в рот…

Нет его.

Пока Прасковья оглядывалась на входившего грузчика с подушкой, — пирога уже на сковороде не хватало — пустое место пенилось маслом.

— Ах, ты окаянный — корявая твоя морда! — и она в шутку дернула его сковородкой по ляжкам…

— Что, Прасковья Ивановна, недочет в пирогах. Опять курносый слопал?

— Опять, сердечный…

На нижних нарах смех, шлепанье карт и голос:

… — А верно, брат, он блатной, настоящий… и контрабандистом был и деньги делал…

— Да, ну?! — один из играющих, новичок.

— Говорю, значит правда! В домах Шоколо, на Зейской — там делал, там его и накрыли впервой…

— Давно это было?

— Да лет десяток будет…

— Да-а, дела-а!.. А вот на поди, что сталось с человеком…

— А что, молодец — линию понял свою, значит пришло…

— И ругали его, здорово! Ну, а только Советом он правил лучше всех. Наш был настоящий! неподдельный!

— Не то, что его прежние фальшивки?

Гогот с нар…

— Ну, он не дурак. Не забыл и старое рукомесло. Тоже и нынче делал деньги… Только настоящие! «Мухинки», так их и звали.

— Блатной!.. — и говоривший забулькал банчком. Налил стакан, потянул…

— Да, будет тебе, окаянный!.. — из кухни Прасковья увидала, кричит: — пьяница ты!.. А еще говоришь: он да он, молодец… А што бы самому в люди выйти… Человеком стать… — а то — так и сдохнешь контрабандистом, убьют, как собаку, а то повесят!

— Что, и то не плохо!.. Всякому своя планида…

— Планида!.. А у него что?

— Дура-матушка, не всякому быть им: он, брат, парень во-о! был и у нас-то первый… Таких контрабандистов не много знал Амур — смерть была стражникам — смерть! Зато своим — рубаха-парень: все поделит, последнее отдаст. Золото, а не товарищ. Ну, а чужим, пограничникам — зверь. Боялись его, страсть!

Помолчал, потом:

— Не всякий, матка, таков… Он, брат, один у нас — и там был, да и здесь не подгадил…

Говоривший опрокинул стакан в глотку, сочно, чмокнул, крякнул, отер широким рукавом губы и принялся резать кету.

— Он, брат…

— Да ты хоть прожуйся-то, греховодник старый!.. — опять Прасковья из кухни.

— Ничего, матка… — продолжая есть:

— Он, брат, и в Совете…

Скрипнула дверь, распахнулась широко и в парах холода, низко нагибаясь, в кухню шагнула широкоплечая фигура таежника-приискателя.

— Здравствуйте!..

Говоривший выглянул с нар, — замер:

— Товарищ Мухин!..

— Он самый… — и снял и отряхнул от снега шапку, да к Прасковье.

— Ну, мать, — покорми…

Но мать, разиня рот, стояла, как ошалелая:

— Батюшки-светы! Он… Расстреляют всех, — в голове мыслями.

— Ну, живей, поворачивайся! — и контрабандист спрыгнул с нар и побежал к Мухину помогать раздеваться.

Прасковья очнулась — и зашумела на плите.

— Хорошо у вас, тепло… — выдохнул Мухин, снял полушубок и подсел к печке, поближе к теплу.

— Хорошо, Федор Никанорович.

2. Связь

— Видел?

Оба к окну, — а там по снегу крепкая, коренастая фигура взад и вперед ходит, да поглядывает…

— На стреме! — улыбнулся Ефим.

— Верный человек, старый контрабандист, знаю давно… — и Мухин хитро подмигнул…