Желтые перчатки - [9]

Однажды, накануне Восьмого марта, он пришел к Валентине с букетом роз. Она встретила его с иголкой в руках, нежная, домашняя, в мужской рубахе из черной фланели и красных шерстяных носках, трогательная и такая сексуальная, что Костров не раздеваясь подошел к ней и крепко сжал в своих объятиях.

– Я хочу тебя, Валя… Давай ляжем, – сказал он, совершенно теряя голову и увлекая ее в комнату, где повалил на диван, скинул с себя пальто и овладел ею, так и не поняв, хотела она близости или нет…

После этого в их отношениях все изменилось. Они как дети начали играть во взрослую игру: мужа и жену. Так, постепенно он почти переехал к ней. Хотя иногда ночевал дома – в большой квартире на Грузинской, куда нередко привозил и Валентину, чтобы она имела представление, где ей предстоит в ближайшем будущем стать полноправной хозяйкой.

Так прошло лето. В августе Сергей сделал Валентине предложение, и она согласилась стать его женой.

Она много работала и копила деньги для создания собственной коллекции. В этом Валентине очень помогал ее отец, Борис Захаров, эмигрант, живший уже более пятнадцати лет в Париже и присылавший с оказией в Москву (чаще всего со своей любовницей Бланш, занимавшейся антиквариатом) отрезы лионских кружев и редкой расцветки ткани стрейч, дорогую органзу и шелк.

О том, что у Валентины отец живет в Париже, Костров узнал только спустя полгода после их знакомства.

– И ты столько времени молчала? – недоумевал он.

– Подумаешь, живет себе и живет. Вот если бы я там жила, тогда да. Хотя отношения у нас прекрасные и он постоянно зовет меня к себе.

– И ты до сих пор здесь? – Он был искренне удивлен.

– У меня мама в Подольске. Не могу же я ее оставить. А из России она никогда не уедет. Уж если с отцом не поехала, то теперь и подавно.

– А почему они разошлись?

– Совершенно разные люди, вот и все.

– А мне кажется, что даже разные люди, если захотят, то всегда найдут что-то общее…

– В смысле?

– Общность интересов и любовь – по-моему, понятия разные.

Они не любили друг друга. Но даже в этом случае они бы могли остаться вместе, если бы захотели.

И Валентина поняла, что он разговаривает сам с собой. Сам себя убеждает на тот случай, если и с ним случится нечто похожее.

– Да, пожалуй, ты прав, – сказала она, думая в этот момент о своем отце и о том, что они-то с мамой как раз и любили друг друга, но жить почему-то вместе не смогли. Загадка.

***

Он зажег везде свет и лег на диван. Двенадцать часов – Валентины нет. Где же она может быть? Что с ней? Москва кишит маньяками и преступниками. На Валентине два колечка с бриллиантами, золотая цепочка, серьги с изумрудами…

Костров вскочил с дивана, кинулся к телефону и принялся обзванивать больницы…

ГЛАВА 3

Лариса Игудина жарила на кухне яичницу, когда в передней раздался звонок. «Это она, – подумала Лариса и задрожала от приятнейшей мысли, что сейчас увидит униженную и растоптанную Анечку Вельде. – Сейчас ОНА мне позавидует. Моей убогости, нищете, но великому спокойствию».

Лариса работала в гостинице горничной. Ее мать всю жизнь была домработницей в семье Вельде, поэтому, будучи еще девочками, Лариса с Аней часто встречались и почти дружили. Только Аня относилась к ней с чувством превосходства, а Лариса питалась собственным презрением к любимой дочке богатых родителей и изо всех сил скрывала свои подлинные чувства. Ее мать иногда выгуливала маленькую Аню и часто приводила в свой двор, от которого было рукой подать до Сокольников, от туда они уже вместе – мама, Аня и Лариса – шли в парк, где девочки вместе играли.

Лариса всю жизнь донашивала вещи Ани, мысленно представляя себя на ее месте. Но когда кончались иллюзии, в душе оставалась пустота и горечь. Лариса бы улыбнулась, если бы узнала, что Аня умерла. И самое ужасное, что эта мысль приходила к ней все чаще и чаще…

И вдруг такая удача. Вчера вечером она увидела мужа Анечки, красавца Невского, в гостинице, где она работала горничной, в обществе красивой рыжеволосой девушки. Они провели ночь вместе. Это был триумф Ларисы, которого она ждала долгие годы.

Анна вошла к ней и прикрыла рукой в черной замшевой перчатке нос от нестерпимого запаха подгоревшей яичницы. Лариса с матерью жила в старом доме на Шаболовке в однокомнатной квартире, которая напоминала бюро находок – так много скопилось в ней совершенно ненужных, бесполезных вещей.

Пахло старым тряпьем, пылью и какой-то затхлостью. Казалось, мать и дочь все свои силы оставляют, убираясь в чужих домах, а на собственное жилье ни желания, ни энергии не остается. «Сапожник без сапог».

– Проходи, – сладким голоском пропела Лариса и предложила гостье войти в большую комнату. Усадила ее в кресло, с которого предварительно смахнула несколько вещей и затолкала ногой под диван.

Анна в ужасе уставилась на нее:

– Ты что это делаешь? Зачем ты запихнула вещи под диван?

– Потом постираю, – как ни в чем не бывало ответила Лариса и села в кресло напротив. – Будешь яичницу? – Анна мотнула головой и чуть не выдала мимикой охватившее ее чувство брезгливости и к яичнице, которой провоняла вся квартира, и к отвратительной квартире и, наконец, к самой Ларисе, которая сидела перед ней в черных замызганных джинсах и линялой футболке. Волосы грязные, забраны в пучок на затылке. Лицо бледное, какое-то болезненное с небольшими отеками. Вокруг глаз припухлости, а губы – две тонкие полоски, – накрашены темно-коричневой блестящей помадой.