Желтая роза в её волосах - [5]

Длинный зеленый поплавок, изготовленный из пера попугая, медленно пошел в сторону, покачнулся и уверенно утонул. Подсечка, короткая борьба, и длинная зеленая рыбина, широко разевая зубастую пасть, запрыгала по белому песку.

Это уже третья за утро. Право, недурно. Теперь можно, никуда не торопясь, перекурить.

Сан-Анхелино, наконец-таки, проснулся. Многочисленные женщины и мужчины заторопились куда-то по узким, мощеным диким, необработанным камнем улицам. Кто-то по делам, но большинство просто так – ради променада, пока не наступил полуденный зной, а, следовательно, и сиеста – сладкий послеобеденный сон где-нибудь в спасительной тени.

В бухту, надсадно подавая хриплые наглые гудки, ввалился грузный лесовоз «Кьянти», оставляя за собой радужные мазутные пятна и устойчивый запах керосина.

Рыба больше не клевала. Оранжевое, все еще утреннее и поэтому не особенно злобное солнышко, выглянуло из-за банановой рощи, что уютно расположилась у меня за спиной.

Оптический обман тут же приказал долго жить, меняя цвета и перспективы. И, вот, уже нежно-зеленое море было безжалостно разлучено с голубовато-лазурным небом: будто бы кто-то торопливо провел по прекрасному художественному полотну лезвием тупого ножа, оставляя где-то там, в немыслимой дали, грубый шрам – линию горизонта.

Нежное прохладное утро тихо и незаметно скончалось, родился новый тропический день – безжалостный в своей грядущей жаре…

Под Южными Созвездьями

Небо и море – одного цвета,

Нет между ними – горизонта линии.

Говорите, здесь всегда – Вечное лето?

Плесните-ка – ещё – Мартини…

Скорее всего, я тут зависну – надолго.

Возможно, что и навсегда.

Между тропиком Рака и тропиком Козерога,

Говорят, медленно летят – года…

Я зависну, не думая о хлебе насущном.

Бананы и кокосы – падают прямо в руки – всегда.

Сиеста – многочасовая. И Любовь, говорят, места эти посещает —

Разборчиво, иногда…

Что ещё надо – чтобы подбить Итоги?

То ли всей Жизни, то ли – только – Её проявлениям частным?

Вдруг, здесь навсегда останусь, подражая многим?

Счастливым – в конечном итоге. Или – несчастным…

Вдруг, год проспав, объевшись цветками лотоса,

Я вернусь, всё же, в свой Мир – прежний?

Где метели метут – целый год – без роздыха.

Всё метут и метут – без бонусов на Надежду.

Вернусь к той девчонке – с глазами серыми.

Словно, та вода – в знакомом роднике.

Со словами – на удивленье – несмелыми,

Что родились – негаданно нежданно – в этом тропическом далеке…

А вечерами зимними, хмурыми, промозглыми,

Что сразу наступают – по окончанию короткого лета,

Я буду ей рассказывать – веками нескончаемыми, долгими —

О тех местах, где небо и море – одного цвета…

Так случилось, что обратно пошли только через одиннадцать месяцев с небольшим. Вдвоём с Фьордом. Доктор Мюллер заживо сгорел в одной из славных карибских эскапад. Мари тоже умерла, как будто колодезная вода – в деревянном ведре – покрылась тонкой корочкой льда…

Не будем здесь об этом. Про это – роман целый надо писать. Напишу, в обязательном порядке. Честью клянусь. Тем не менее.

Посовещались и пошли в норвежский Берген.

«Кошка» была приписана к порту Барселоны. Да, собственно, какая разница? Хозяин яхты – доктор Мюллер – погиб. Да и все наследники его – также.

Решили, что в Бергене поставим «Кошку», оплатим стоянку на полгода вперёд, Власти известим, а дальше – не наше дело…

Еле Фьорда уговорил зайти в Синиш.

Пришли, встали к причалу отведённому, сошли на берег. Стали бабушку Наталью искать – нет нигде.

Парнишка местный подбежал, лопочет что-то, зовёт куда-то. Благо Фьорд, проплавав много лет по морям и океанам, превратился в самого натурального полиглота. Перевёл всё – пусть, и через пень-колоду.

Пришли на место. Кладбище – древней не бывает. На самом краюшке притулилась могилка скромная, табличка: – «Natali Ivanova 1932–2002». Ниже – текст на португальском языке.

Переписал я тщательно этот текст, через полгода, уже в Питере, мне его на русский перевели:

Жёлтое солнце в её волосах.

Утро над быстрой рекой.

И о безумных и радостных снах

Ветер поёт молодой.

Жёлтое солнце в её волосах.

Жаркий полуденный зной.

И о мечтах, что сгорели в кострах,

Ворон кричит надо мной.

Синее море, жёлтый песок.

Парус вдали – одинок.

Ветер волну победить не смог,

И загрустил, занемог.

Жёлтая роза в её волосах.

Кладбище. Звёздная ночь.

И бригантина на всех парусах

Мчится от берега прочь.

Камень коварен. Камень жесток.

И словно в страшных снах

Маленький, хрупкий, жёлтый цветок

Плачет в её волосах…

Постояли, повздыхали, помянули. Утром дальше отправились.

Через шесть суток вошли в бухту Бергена.

Красиво, ничего не скажешь. Солнце в волнах яркую радугу запускает, на берегу домишки жёлто-красные выстоялись в ровные ряды.

– Эй, Фьорд! – говорю. – Посмотри, красота-то какая!

А Фьорд совсем в другую сторону смотрит. Там, на молу пирса, девчонка стоит невысокая, а рядом с ней – два пацана-погодка белобрысых, лет по восемь-десять.

– Прощай, Андреас! – Фьорд говорит. – «Кошку» сам поставишь.

И, как был, сиганул – в полной амуниции – за борт.

Пришвартовался я кое-как. Ткнулась «Кошка» бортом в шины резиновые, прибитые к причалу, да и замерла послушно. Умная – девочка.