Желтая долина, или Поющие в терновнике 4 - [25]

Он давно уже не пил спиртного – наверное, в последний раз это был эль в пабе «Три каштана» при знакомстве с Уистеном.

Алкоголь резко, как каленое железо, обжег его внутренности, а затем приятным теплом растекся по всему телу. С отвычки голова у Патрика немного закружилась, однако спустя несколько минут он неожиданно ощутил прилив сил и уверенности в себе – качеств, которых ему теперь так недоставало.

О'Хара отставил бутыль и, усевшись на кровать, задумался…

Да, не так, совсем не так он представлял себе встречу с детьми…

Он, взяв стакан, из которого только что пил виски, брезгливо понюхал его и поставил на прежнее место.

Запах алкоголя был неприятен, даже противен, но О'Хара знал, что если сейчас не выпьет – какое там «не выпьет» – если он не напьется, как свинья, то просто сойдет с ума.

Наверное, как сам он когда-то говорил, «защитная реакция».

Впрочем, тогда эти слова были произнесены совершенно по другому поводу…

А-а-а, неважно.

И Патрик, тяжело вздохнул, вновь налил себе виски и поднес стакан ко рту.

Да, он был готов ко всему, но только не к этому – если бы днем, часом, минутой раньше ему бы кто-нибудь сказал, что его родной сын, его Уолтер не узнаёт его, Патрика, своего отца, то он бы он души рассмеялся.

Это было невозможно!

Слишком хорошо знал О'Хара своего сына, слишком много вложил в него…

Но факт оставался фактом: Уолтер действительно не узнал папу.

Может быть, прошло слишком много времени – все-таки, почти два года?

Может быть, тюрьма и лагерь, постоянные тревоги и лишения, бегство из лагеря так сильно изменили его внешность?

Поднявшись, Патрик отставил стакан, из которого так и не сделал больше ни одного глотка, подошел к настенному зеркалу и поднял глаза – он давно не смотрел на себя в зеркало, и собственный вид неприятно удивил его.

Да, разумеется, он изменился, и изменился очень сильно – лицо было изборождено многочисленными глубокими морщинами, мешки под глазами и ранняя седина, которой еще год назад в помине не было, сильно старили Патрика – лет на десять-пятнадцать не меньше – теперь вряд ли кто-нибудь мог дать ему тридцать пять лет: он выглядел почти как пятидесятилетний.

Надо было что-нибудь делать…

Но что?

Пойти к Хартгеймам, чтобы сказать, что он, Патрик О'Хара и есть законный отец их приемных детей, Уолтера и Молли?

Ну, допустим.

Но как он это докажет?

Ведь даже родной сын не узнал его, а по документам он, Патрик О'Хара, с недавнего времени был Джеймсом Расселом, уроженцем Лондондерри…

Напомнить детям что-нибудь, связанное с их домом, с детством?

Да, пожалуй. Это выход. Это реальная возможность доказать всем им кто он такой на самом деле.

Конечно, так он и поступит. Тогда они наверняка вспомнят, кто их отец.

Оторвавшись от зеркала, Патрик решительно направился к двери и уже взялся за дверную ручку, но в самый последний момент остановился.

Конечно, можно сделать так… А стоит ли?

За полтора с лишним года дети наверняка отвыкли от него; за это время Хартгеймам наверняка пришлось приложить немало усилий, немало стараний, чтобы дети, а Уолтер и Молли были уже достаточно взрослыми, поняли, что эти люди стремятся делать им только добро.

«Нет, не стоит так поступать, Патрик.

Если ты действительно любишь своих детей – то не стоит.

И это, пожалуй, будет высшей степенью проявления любви к ним…

Это – ни что иное, как обыкновенный эгоизм, и как бы ты сам его не называл – «святое отцовское чувство» или еще как-нибудь иначе, но по сути это – эгоизм, эгоизм и еще раз эгоизм.

Да, ты сделаешь хорошо себе, только себе, но на деле нанесешь тяжелейшую травму и своим детям, и этим почтенным людям…

Сбросив с себя куртку, Патрик подошел к столу, налил в стакан виски и залпом выпил его…

… Было уже поздно, когда он проснулся: часов десять или одиннадцать.

О'Хара оперся на локоть, тяжело приподнялся на постели, встать уже не было сил – громадная, вздувшаяся, как ему самому казалось, голова перевешивала туловище. Под черепной коробкой гудели вихри алкогольных паров, их горячие смерчики вздымали, словно мусор с окраинных улиц, обрывки вечерней пьяной яви…

Мелькали клочья какого-то ночного кошмара, физиономии охранников из лагеря (все время после побега, каждую ночь, О'Харе снились то лагерь, то побег из него), затем – наплывом, крупным планом, как в кинофильме – неожиданно появилось лицо Уистена О'Рурка, и все эти видения стремились разнести на куски тоненькую оболочку истерзанного ночными ужасами мозга.

Патрику казалось, что кости его черепа – тонюсенькие, как яичная скорлупа, и достаточно даже не удара, а всего только легкого прикосновения, чтобы они разлетелись вдребезги.

Неожиданно ему пришел на память вчерашний эпизод. Картина всплыла в памяти так явственно, что О'Харе стало не по себе.

«Как пройти к церкви Святой Анны?»

«Вам следует пройти четыре квартала, повернуть направо, затем еще два квартала прямо и квартал налево…»

О, Боже…

Патрик, поднявшись, натянул рубашку, брюки, и пошел умываться.

Он был совершенно разбит, во рту чувствовался мерзкий привкус перегоревшего дешевого алкоголя, но мозг заработал на удивление четко.

Надо было что-то предпринимать. Но что?