Железный занавес - [41]
После того как византийскому императору Василию II сообщили о случившемся, он направил своего представителя Спаспалу (σπασπαλάς) к арабским властям с требованием срочно освободить союзников и послать к нему в Константинополь. Когда послы вместе с пресвитером Козмой покинули сарацинский корабль и перебрались на византийский, их доставили прямо в столицу, однако базилевса они там уже не застали. Тот отправился на Балканы, в расположение своего войска, находившегося совсем рядом с главными силами македонцев, поэтому и послов, только что прибывших в Константинополь, тут же направили вслед за ним в этот греческий военный лагерь, где в начале 993 года Василий II их наконец принял. В Константинополе остались лишь пресвитер Козма, который не должен был сопровождать послов, и толмач Андрия Хрс, который не выдержал бы еще одного морского путешествия.
Оказавшись в столице, толмач, хорошо знавший греческий и выучивший за двенадцать дней сарацинского пленения еще и арабский язык, не растерялся. В Константинополе во времена иконоборчества были разгромлены почти все иконописные мастерские, поэтому новые, недавно возродившиеся, пока еще не успевали удовлетворять огромный спрос на иконы, который возник после многолетнего владычества иконоборческой ереси. Малоншич легко нашел себе работу в одной такой мастерской. Он поселился в странноприимном доме около Влахерны и в течение четырех месяцев не расставался с пресвитером Козмой, который, поджидая возвращения сербских послов, чтобы вместе с ними спокойно возвратиться на свой разоренный остров, обучал Малоншича счету и письму.
Он сразу заметил, что у Малоншича хорошая память, и как-то вечером, когда об этом зашла речь, попробовал объяснить причину такой его особенности. Он считал, что все дело в болезни. «Душа, так же как тело, не вечна и уязвима», — говорил Козма. Первый признак ее болезни проявляется в том, что она попадает в тело. Однако никакой организм не живет так долго, как находящийся в нем дух, поэтому каждая душа, пока не состарится, меняет несколько тел и, как только плоть изнашивается, переселяется из одного в другое. Между тем со временем начинает болеть и душа, так что, по всей видимости, душа Малоншича попала в его организм из своего предыдущего вместилища уже в больном состоянии. Ее способность забывать опыт, страдания и впечатления предыдущего бытия ослабела, И теперь Малоншич не запоминает, а просто узнает разные вещи на основании прежнего опыта, который так и не стерся в его душе по причине той самой болезни, которая занесена в его тело как передающийся по наследству порок. У самого же пресвитера Козмы, хоть он и вдвое старше Малоншича, память всегда была плохой, а это говорит о том, что его душа моложе души Малоншича и ее способность к очищению в момент перехода из одного организма в другой еще не ослаблена болезнью.
Спасаясь от пресвитера Козмы и подобных рассуждений, толмач использовал каждую возможность, чтобы спуститься в корчму, находившуюся в нижнем этаже странноприимного дома, и, усевшись где-нибудь в уголке, украдкой рассматривать людей и запоминать их разговоры. У корчмы была общая стена с небольшой капеллой, и на этой стене был изображен фрагмент сцены Страшного суда: четыре обнаженные грешницы, стоя рядом, горели в огне. Четвертая из них, на груди у которой висели змеи, была, если верить преданию, хозяйкой корчмы — при жизни она подавала разбавленное вино и теперь горела за то, что брала деньги за воду. Второй ее грех состоял в том, что она, чтобы не остаться беременной, прибегала к колдовству, хотя на роду ей было написано иметь со своим законным мужем семерых сыновей. Так что теперь, в аду, ее неродившиеся дети, превратившись в змей, висели у нее на груди, о чем свидетельствовал сохранившийся фрагмент фрески, испорченной тем, что в более поздние времена в корчме построили перегородку, которая наполовину закрыла фигуру четвертой грешницы и ее вторая грудь со змеями-сыновьями оказалась замурованной. Поэтому-то корчма с четырьмя обнаженными грешницами, мучающимися в аду, получила странное имя, которое стало привычным и сохранилось навсегда — «Корчма у семи грудей».
Однажды вечером, улизнув от нравоучений пресвитера Козмы, Малоншич заметил среди пьяных посетителей корчмы женщину, которая, стоя на коленях перед стеной с грешницами, молилась. Она была подпоясана лошадиным поводом, и за этот пояс у нее была заткнута свирель. Волосы у нее были очень длинными, и, чтобы они не волочились по земле, она засовывала их себе в обувь. Молясь, она обнажила грудь, и оказалось, что у нее нет одного соска. В углу рядом с ней лежал крупный бурый медведь, привязанный за цепь, прикрепленную к кольцу, которое охватывало его челюсть. Женщину звали Филира, и из разговора с ней выяснилось, что она одна из тех проституток, которые продавали свой товар на судах, перевозящих паломников. Из года в год она поднималась на галеры, которые шли из Константинополя в Палестину или Ливию и обратно, и зарабатывала на жизнь услугами путешественникам во время плавания. Когда этот промысел оказался под запретом, она раздобыла ручного медведя и стала ходить с ним по константинопольским предместьям, показывать разные фокусы. Она понравилась Малоншичу, а он понравился ей, и они стали встречаться в «Корчме у семи грудей» по праздникам и воскресеньям, однако она и слушать не хотела, когда он пытался угостить ее вином или делал другие предложения, а только постоянно и усердно молилась перед изображенными на стене грешницами. Она утверждала, что у нее две души: одна земная и бессловесная, которая во время своего падения прошла через весь мир. Эта душа была в постоянном конфликте со второй, божественной, душой, которая умела думать и соединялась с небом через принимаемые оттуда откровения. Филира также говорила, что обе ее души представляют собой именно то, чем они и заслужили быть, и что ни одна из них не утратила своей природы, упав в ее тело. А в корчме она молится, потому что не может войти в церковь, даже если бы ей это позволили, так как не знает, как оставить при входе в храм одну из своих двух душ.
