Железный шип - [53]

— Как раз мне она нужна куда больше, чем ты можешь себе представить. — Слова выскользнули сами собой. Я поняла, что проговорилась, только когда Дин замер, пролив кофе себе на штанину.

— Вот черт. — Он присел у меня в ногах, продавив своим весом старенький матрас. — И что же это за тайна, от которой у малышки грустные глазки и из-за которой она не спит по ночам? Можете, конечно, сказать, что ничего такого нет. Кэл бы поверил. Но я-то не Кэл.

— Я… — Обхватив пальцами чашку, которую он протянул мне, я ощутила, как на меня словно холодом повеяло. Похоже, я сказала лишнее. — Тайна останется тайной.

Мне нравился Дин, может быть, даже больше чем нужно, но я твердо решила, что никому не позволю навещать меня в вылизанных, ни пятнышка, пахнущих хлоркой коридорах, оглашаемых криками больных, чьи кошмары не могут развеять никакие лекарства. Свидетелями моего угасания будут только призраки, порожденные моим зараженным разумом. Я не стану, как Нерисса, удерживать при себе заложниками тех, кто в здравом уме, — так я решила в тот день, когда ее признали неизлечимой.

— Что ж, дело ваше. Пусть остается. Пока, — добавил он. — Но мы так и не определились с моей платой.

Я поглубже забралась под одеяло.

— Я вряд ли смогу расплатиться с тобой, Дин. У меня очень немного денег и уж точно нет ничего другого, что… заинтересовало бы… кого-то вроде тебя.

— У вас есть ваша тайна, — возразил Дин. — Когда-нибудь вы ее мне поведаете, я возьму ее, и буду хранить вместо вас.

Мне смутно припомнилась одна из историй Нериссы — о бедной девушке, которая плела золото из соломы и торговалась с колдуном за тайну.[4]

— Мисс Аойфе? — Уголки губ Дина опустились, он смотрел серьезно. — Такова моя цена. По рукам? Только без обмана.

Нериссы не было рядом, да если бы и была, вряд ли она чем-то помогла бы мне. Кто я ей — всего лишь какая-то девчонка, которая приходит и слушает ее россказни. Ей все равно, окажусь я в долгу у «колдуна» или сбегу из Академии и присоединюсь к бродячим артистам. Чувствуя, что, пообещав свою тайну такому человеку, как Дин Харрисон, я переступаю некую черту и возврата уже не будет, я все же пожала его протянутую ладонь.

— Хорошо. По рукам.

После его ухода я откинула покрывало и бросилась к платяному шкафу в надежде раскопать хоть что-нибудь, что не было бы покрыто грязью и донельзя заношено. В помутневшем зеркале выше меня на целую голову отразилась потрепанная замарашка. Какая одежда: на мне столько грязи и подсохшей крови — впору новую кожу искать!

Толкнувшись в несколько узких дверец, я обнаружила маленькую ванную с паровым водонагревателем в углу. Он зашипел дружелюбной змеей, стоило мне повернуть кран, и в раковину потекла красная от ржавчины вода. Я нашла мочалку и оттерла себя дочиста, стараясь не касаться повязки. Дин обработал рану не хуже, чем в лазарете Академии, и укус почти не болел — только если нажать. Кожа вокруг места, на которое пришелся зубастый «поцелуй» шоггота, была бледной, но без зловещей зелени вдоль голубых прожилок вен — верного признака, что инфекция распространяется по кровеносной системе. Познания нашего проводника в полевой хирургии могли бы, пожалуй, гарантировать ему легальную работу в Лавкрафте — пользовать жертв нападения гулей или прокторов, которым не повезло при подавлении беспорядков еретиков. Но мне как-то сложно было представить его марширующим в рядах суровых врачей и сестер Черного Креста, медицинской службы Бюро. Да его только за одно курение выкинут, и недели не пройдет.

Самая грязь сошла, оставшись на мочалке. Бросив ее сушиться в пустую раковину, я прошлепала обратно к шкафу. Большинство вещей оказались на мальчика — старомодные короткие штанишки, жилет, рубашки под целлулоидные воротнички и высокие кожаные ботинки для верховой езды. Однако в глубине нашлось шелковое платье с низкой талией, а пошарив еще как следует, я обнаружила перламутровый гребень, которым заколола поднятые волосы. Смотрелись они все равно настоящим вороньим гнездом, но хоть в глаза не лезли. Платье влажно переливалось рубиново-красным, гребень сверкал в моих темных волосах костяным блеском. Я примерила ботинки — оказалось, что у юноши, когда-то давным-давно жившего в этой комнате, были удивительно маленькие ноги. Голенища охватывали мои икры словно перчатка.

Когда дверь шкафа закрылась и зеркало вновь отразило меня, у меня перехватило дыхание. Я выглядела точной копией матери.

Отшатнувшись так, что едва не запнулась о собственные ноги, я выскочила в коридор. При дневном свете Грейстоун казался огромным и запустелым. Стояла глухая тишина. В темноте, тем же путем, который навел на меня вчера такую жуть, я двинулась к библиотеке. В малой гостиной портреты Грейсонов по-прежнему мрачно смотрели со стен, покрытые тончайшей вековой пылью. Я остановилась, читая таблички, такие же строгие, как и сами изображения: «ТОРНТОН», «БРЮС», «ЭДМУНД».

Надпись под самым новым из портретов гласила: «АРЧИБАЛЬД ГРЕЙСОН». Я замерла. Наконец-то я увижу, каким был мой отец, есть ли во мне что-то от него. Я подошла ближе, горя желанием рассмотреть все, до последнего мазка кисти.