Железный поток. Морская душа. Зеленый луч - [10]

«Выключить зеленый луч!» — так заканчивается эта замечательная, психологически тонко выверенная повесть, ставшая одним из значительных произведений советской литературы.

Соболев и в «Капитальном ремонте» и в последующих своих произведениях пишет о флоте, о людях флота, столь хорошо знакомых ему. Будучи обычно непосредственным участником описываемых им событий, он, как говорится, плавает в материале, как рыба в воде. Его невозможно упрекнуть в незнании деталей, ни в чем не проглядывает ни тени поверхностной скорописи.

«Я пишу о том, что знаю хорошо, что испытал на своей шкуре», — частенько говорил Соболев. И в этих словах была истинная правда.

Двенадцать лет Леонид Сергеевич Соболев был председателем правления Союза писателей РСФСР. Работал неутомимо, с присущим ему творческим горением. К нему тянулись и зрелые писатели, видя в нем доброго друга, сотоварища по творческому труду, и еще не окрепшая молодежь, знавшая, что в нем всегда найдет мудрого советчика, учителя. Литераторы нашей многонациональной страны находили в нем своего верного радетеля. Свою работу в Союзе писателей он вел всегда с подъемом, весело, любил острую шутку. Никому не давал вешать нос. Он буквально носился по стране, бывал во многих местах, по его инициативе устраивались на местах писательские пленумы и конференции. Мне пришлось работать с ним плечо к плечу все это время и воочию видеть его энтузиазм, деловитость, общедоступность.

«Я должен быть приближен к ним, а не они ко мне. Ведь сила-то в массах, товарищи. Люди требуют неусыпного внимания, отзывчивости, крепкого плеча и обнадеживающего голоса» — таковы были его слова, и они никогда не расходились с делом.

«…Глаза его по-прежнему неотрывно следили за уходящим солнцем. Затаив дыхание он подстерегал тот миг, когда верхний край его окончательно уйдет в воду и оттуда, быть может, вырвется тот удивительный луч, который окрашивает небо и море в чистейший зеленый цвет, более яркий, чем зелень весенней травы или изумруда, и который появляется так редко, что моряки сложили легенду, будто лишь очень счастливому человеку удается поймать то кратчайшее мгновение, когда вспыхивает над морем знаменитый зеленый луч, ослепительный, как само счастье, и памятный на всю жизнь, как оно» — так говорит писатель о молодом Решетникове, выполнявшем важное задание Родины.

Да, жизнь Леонида Соболева воспринимается нами тоже как заветный луч, вспыхнувший и не погасший, луч, несущий удовлетворение и счастье каждому, кто соприкасается с талантливым творчеством этого выдающегося писателя нашего времени.

Аркадий Первенцев

Александр Серафимович ЖЕЛЕЗНЫЙ ПОТОК Роман

I

В неоглядно-знойных облаках пыли, задыхаясь, потонули станичные сады, улицы, хаты, плетни, и лишь остро выглядывают верхушки пирамидальных тополей.

Отовсюду многоголосо несется говор, гул, собачий лай, лошадиное ржанье, лязг железа, детский плач, густая матерная брань, бабьи переклики, охриплые забубенные песни под пьяную гармонику. Как будто громадный невиданный улей, потерявший матку, разноголосо-растерянно гудит нестройным больным гудом.

Эта безграничная горячая муть поглотила и степь до самых ветряков на кургане, — и там несмолкаемо тысячеголосое царство.

Только пенисто-клокочущую реку холодной горной воды, что кипуче несется за станицей, не в силах покрыть удушливые облака. Вдали за рекой синеющими громадами загораживают полнеба горы.

Удивленно плавают в сверкающем зное, прислушиваясь, рыжие степные разбойники-коршуны, поворачивая кривые носы, и ничего не могут разобрать — не было еще такого.

Не то это ярмарка. Но отчего же нигде ни палаток, ни торговцев, ни наваленных товаров?

Не то — табор переселенцев. Но откуда же тут орудия, зарядные ящики, двуколки, составленные винтовки?

Не то — армия. Но почему же со всех сторон плачут дети; на винтовках сохнут пеленки; к орудиям подвешены люльки; молодайки кормят грудью; вместе с артиллерийскими лошадьми жуют сено коровы, и загорелые бабы, девки подвешивают котелки с пшеном и салом над пахуче дымящимися кизяками?

Смутно, неясно, запыленно, нестройно; перепутано гамом, шумом, невероятной разноголосицей.

В станице — только казачки, старухи, дети. Казаков ни одного, как провалились. Казачки поглядывают в хатах в оконца на Содом и Гоморру, разлившиеся по широким, закутанным облаками пыли улицам и переулкам:

— Щоб вам повылазило!

II

Выделяясь из коровьего мычания, горластого петушиного крика, людского говора, разносятся то обветренные, хриплые, то крепкие степные звонкие голоса:

— Товарищи, на митинг!..

— На собрание!..

— Гей, собирайся, ребята!..

— До громады!

— До витряков!

Вместе с медленно остывающим солнцем медленно садится горячая пыль, и во всю громадную вышину открываются пирамидальные тополя.

Сколько глаз хватает, проступили сады, белеют хаты, и все улицы и все переулки от края до края заставлены повозками, арбами, двуколками, лошадьми, коровами, — и в садах и за садами, до самых ветряков, что на степном кургане растопыривают во все стороны длинные перепончатые пальцы.

А вокруг ветряков с возрастающим гомоном все шире растекается людское море, неохватимо теряясь пятнами бронзовых лиц. Седобородые старики, бабы с измученными лицами, веселые глаза дивчат; ребятишки шныряют между ногами; собаки, торопливо дыша, дергают высунутыми языками, — и все это тонет в громадной, все заливающей массе солдат. Лохмато-воинственные папахи, измызганные фуражки, войлочные горские шляпы с обвисшими краями. В рваных гимнастерках, в вылинявших ситцевых рубахах, в черкесках, а иные до пояса голые, и по бронзово-мускулистому телу накрест пулеметные ленты. Нестройно, как попало, глядят во все стороны над головами темно-вороненые штыки. Потемнелые от старости ветряки с удивлением смотрят: никогда не было такого.