Железный король - [87]

Воцарилось молчание. Жан де Мариньи стоял неподвижно, как каменная статуя, и смотрел в окно отсутствующим взглядом.

– Что вы собираетесь делать с тем пергаментом, который я подписал по вашему требованию? – спросил он.

Толомеи провел языком по пересохшим губам.

– А что бы вы сделали с ним на моем месте, ваше высокопреосвященство? Представьте себе на минутку... конечно, нелепо это даже и представлять... но представьте все же, что вас угрожают разорить и что вы владеете... ну, скажем, талисманом, да, да, именно талисманом, который может вас уберечь от этого разорения...

На дворе послышался шум, и банкир подошел к окну. Грузчики тащили на плечах тюки материи, какие-то ящики. Толомеи машинально сделал подсчет поступивших к нему сегодня товаров и глубоко вздохнул.

– Да... талисман против разорения, – прибавил он.

– Не хотите ли вы сказать, что эта расписка...

– Да, хочу, ваше высокопреосвященство, хочу и сейчас скажу, – вдруг жестко произнес Толомеи. – Расписка эта свидетельствует о том, что вы торговали имуществом, принадлежавшим тамплиерам и находившимся под королевским секвестром. Она свидетельствует о том, что вы воровали и обворовали короля.

Он взглянул прямо в лицо архиепископа. «Ну, на сей раз, – подумал он, – все сказано. Теперь кто из нас дрогнет первый».

– Вы будете отвечать в качестве моего соучастника! – бросил Жан де Мариньи.

– Что ж, тогда нас с вами на пару вздернут на Монфоконе, как двух обыкновенных воришек, – холодно отозвался Толомеи. – Но хорошо хоть и то, что я буду висеть не один...

– Вы просто отъявленный негодяй! – крикнул Жан де Мариньи.

Толомеи пожал плечами.

– Я ведь не архиепископ, ваше высокопреосвященство, и не я ведь сбывал золотые дискосы, в коих тамплиеры хранили тело Христово. Я ведь только купец, и сейчас мы с вами заключаем торговую сделку, нравится вам это или нет. Вот о чем в действительности идет речь. Не будет ограбления ломбардцев – не будет и скандала. Но если я погибну, ваше высокопреосвященство, вы погибнете тоже. И с большой помпой. И коадъютор, который слишком удачлив, чтобы иметь одних только друзей, тоже погибнет с нами.

Жан де Мариньи схватил Толомеи за руку.

– Отдайте мне мою расписку, – прохрипел он.

Толомеи молча взглянул на архиепископа. У брата Мариньи даже губы побелели; у него дрожал подбородок, дрожали руки, дрожало все тело.

Банкир осторожно высвободил свои пальцы из руки архиепископа.

– Нет, – отрезал он.

– Я уплачу вам две тысячи ливров, которые вы мне дали, – сказал Жан де Мариньи, – и пусть вам останется вся сумма, которую вы выручите от продажи.

– Нет.

– Пять тысяч.

– Нет.

– Десять тысяч! Десять тысяч за эту злосчастную расписку!

– А где вы их возьмете, эти десять тысяч? Я лучше вас знаю ваши дела. Сначала придется мне их вам одолжить!

Сжав кулаки, Жан де Мариньи твердил:

– Десять тысяч! Я их достану. Брат мне поможет.

– Ваше высокопреосвященство, один только я собираюсь внести в королевскую казну семнадцать тысяч ливров.

Архиепископ понял, что пора менять тактику.

– А если я добьюсь у брата, что вас лично ничего не коснется? Если вам позволят увезти с собой все ваше состояние и вы сможете начать дело в другом месте?

Толомеи на секунду задумался. Ему предоставляли возможность спастись одному. Имея такой верный козырь, стоило ли идти на риск?

– Нет, ваше высокопреосвященство, – ответил он. – Лучше уж я разделю участь всех своих собратьев. Мне что-то не хочется начинать дело в другом месте, и я не вижу к тому никаких оснований. Теперь я уже француз больше, чем вы. Я королевский горожанин. Я хочу остаться в этом доме, который я сам построил, хочу остаться в Париже. Здесь я провел тридцать два года своей жизни, ваше высокопреосвященство, и, если богу будет угодно, здесь я и окончу свои дни...

Этот спокойный тон, эта решимость были исполнены какого-то величия.

– Впрочем, – добавил он, – если бы даже я хотел вернуть вам вашу расписку, я бы все равно не мог этого сделать: она находится за пределами Франции.

– Лжете! – воскликнул архиепископ.

– Она в Сиене, ваше высокопреосвященство, у моего двоюродного брата Толомеи, с которым я вместе веду ряд дел.

Жан де Мариньи ничего не ответил. Он быстро подошел к двери и крикнул:

– Суайар! Шовло!

«Ну, теперь, Толомеи, держись», – подумал банкир.

Два молодца, оба ростом футов по шести, появились на пороге, держа пики наперевес.

– Стерегите этого человека и смотрите, чтобы он пальцем не мог шевельнуть! – приказал архиепископ. – И заприте двери!.. Вы, Толомеи, осмелились мне противоречить и горько об этом пожалеете! Я обшарю здесь все закоулки, а найду эту проклятую расписку. Без нее я не выйду из вашего дома!

– Жалеть мне не о чем, ваше высокопреосвященство, да вы ничего и не найдете. И придется вам уйти так же, как вы пришли сюда, то есть с пустыми руками, независимо от того, умру я или останусь жив. Но если по случайности я умру, знайте, что это не послужит вам ни к чему. Мой двоюродный брат, проживающий в Сиене, предупрежден, и, если кончина моя наступит немножко преждевременно, он тут же перешлет расписку королю Филиппу, – ответил Толомеи.

Сердце бешено билось в жирной груди банкира, холодный пот струился по спине, но, собрав все свои силы, ощутив за собой невидимую опору, он заставил себя с невозмутимым спокойствием следить за действиями гостя. А Мариньи-младший тем временем перерыл все сундуки, вывалил на пол содержимое всех ящиков и шкафов, судорожно перелистал все связки бумаг, развернул все пергаментные свитки. Время от времени он исподтишка взглядывал на банкира, как бы желая убедиться, удачно ли он применил к этому человеку тактику запугивания. Он прошел даже в опочивальню Толомеи, и оттуда тоже донесся шум и шелест выбрасываемых из шкафов и сундуков вещей.