Железный король - [83]

– У меня есть средство обезвредить коадьютора, а возможно, и совсем свалить его.

– Тогда действуйте не колеблясь! Свалите его! – воскликнул Буонсиньори, глава генуэзского клана. – Хватит обогащать этих свиней, которые жиреют на наших хлебах и безбожно пользуются нашими трудами!

– Довольно подставлять спину под удары! – поддержал его один из Альбицци.

– А какое же это средство? – осведомился Скотти.

Толомеи отрицательно покачал головой:

– Пока сказать вам этого не могу...

– Долги, конечно? – спросил Цаккариа. – Ну и что? Разве этих выскочек такими вещами смутишь? Куда там! Наш отъезд будет для них лучшим выходом – они попросту забудут, что они наши должники.

Цаккариа говорил желчным тоном: он принадлежал к захудалой компании и страстно завидовал большим объединениям, ведущим крупные торговые операции. Толомеи повернулся к нему и заговорил; в голосе сиенца слышалась спокойная сила и вместе с тем осторожность:

– Нет, не просто долги, Цаккариа! Я имею в виду отравленное оружие, о котором Мариньи и не подозревает и которое, с вашего разрешения, я предпочту пока держать в тайне... Но для того чтобы пустить его в ход, я нуждаюсь в вашей помощи. Ибо в своих сношениях с коадъютором мы должны противопоставить силе силу – я хочу не только угрожать, но и предложить ему одну сделку... дабы Мариньи поставлен был перед выбором: или дать свое согласие, или вступить с нами в смертный бой.

Он развил перед присутствующими свою мысль. Если вынесено решение ограбить ломбардцев, это значит, что у короля нет денег расплатиться за поход во Фландрию. Мариньн любой ценой должен пополнить оскудевшую казну – от этого зависит его собственная судьба. Что ж! Ломбардцы готовы действовать так, как подобает верноподданным короля, – другими словами, добровольно предложат огромный заем и потребуют самые ничтожные проценты. Если Мариньи откажется, тогда Толомеи вытащит из ножен подготовленное им оружие.

– Нет, Толомеи, ты обязан открыть нам тайну, – сказал Барди. – Что это за оружие, о котором ты столько наговорил?

После минутного колебания Толомеи произнес:

– Если уж вы так настаиваете, я открою тайну, но лишь одному Бокканегре.

По залу пробежал смутный шепот, каждый взглядом спрашивал совета у другого.

– Si... va bene... facciamo cosi [9], – послышались голоса.

Толомеи увлек старика Бокканегру в угол комнаты и что-то сказал ему вполголоса. Присутствующие не отрываясь смотрели на старческое тонконосое лицо почтенного флорентийца, на его запавшие губы, на тусклые глаза.

Сиенский банкир рассказал Бокканегре о казнокрадстве Жана де Мариньи, о его слишком вольном обращении с имуществом казненных тамплиеров и о существовании собственноручной расписки молодого архиепископа.

– Две тысячи ливров нашли неплохое применение, – шепотом добавил Толомеи. – Так я и знал, что они рано или поздно сослужат мне службу.

Из старческой груди Бокканегры вырвалось короткое кудахтанье, что должно было означать смех; затем он вернулся на место и кратко заявил, что может полностью довериться Толомеи. А Толомеи, вооружившись навощенной табличкой и стилем, приготовился записывать суммы, которые должен был внести каждый на случай, если король обратится к ломбардцам с просьбой о займе.

Первым подписался Бокканегра, и подписался на весьма солидную сумму: на десять тысяч тринадцать ливров.

– Почему же тринадцать? – спросил его кто-то с недоумением.

– Чтобы им эта цифра принесла несчастье.

– А ты сколько можешь внести, Перуцци? – спросил Толомеи.

Перуцци стал быстро подсчитывать что-то на табличке.

– Погоди минутку... сейчас скажу, – ответил он.

– А ты, Гуарди?

У всех ломбардцев был такой вид, словно у них собирались вырезать кусок живого мяса. Генуэзцы, столпившись вокруг Салимбени и Цаккариа, держали совет. О них ходила слава самых прожженных и хватких дельцов. Недаром о банкирах из города Генуи сложили поговорку: «Стоит генуэзцу взглянуть на твой карман, как там уже пусто». Однако и они согласились, и кто-то из них выразил вслух общую мысль: «Ежели Толомеи удастся вытащить нас из этой истории, быть ему рано или поздно на месте старика Бокканегры».

Толомеи приблизился к семейству Барди, которые вполголоса совещались с Боккаччо.

– Ну, сколько, Барди?

Старший из Барди улыбнулся.

– Столько же, сколько и ты, Толомеи.

Сиенец широко открыл свой левый глаз.

– Значит, внесешь вдвое против того, что предполагал?

– Что ж, потерять все до гроша еще хуже, – ответил Барди, пожимая плечами. – Non e vero, разве не так, Боккаччо?

Боккаччо покорно наклонил голову. Но тут же поднялся и отвел в сторону юного Гуччо. После встречи на лондонской дороге между ними установилась какая-то близость.

– Правда, что твой дядюшка может свернуть Ангеррану шею? – спросил мессир Боккаччо.

На что Гуччо с самым важным видом ответил:

– Дорогой Боккаччо, ни разу в жизни я не слышал, чтобы мой дядя обещал то, чего сделать не может.

Когда совещание окончилось, во всех церквах уже отошла вечерня и над Парижем спустилась ночь. Тридцать итальянских банкиров покинули дом Толомеи через маленькую боковую дверцу, выходившую прямо к монастырю Сен-Мэрри. Они шли гуськом, каждый в сопровождении слуги с факелом в руках, и необычная эта процессия, окруженная багровым кольцом пламени, двигалась среди мрака, словно взывая к небесам о сохранении богатств, коим грозила опасность, – покаянное шествие поклонников златого тельца.