Железный король - [50]

Гуччо ел и пил с отменным аппетитом. У виночерпия тоже оказалась тяжелая рука, и вино он разливал с таким видом, будто подносил коню ведро воды.

Семейство де Крессэ сумело вызвать гостя на разговор, что, впрочем, было не так уж трудно. Он рассказал своим слушателям о буре, застигшей их судно в Ла-Манше, и рассказал так, что хозяева от изумления и страха пороняли куски кабаньего хвоста в соус. Он коснулся всего – последних событий, состояния дорог, тамплиеров, упомянул о лондонском мосте, об Италии, о системе управления Мариньи. По его словам, он был своим человеком у королевы Изабеллы и так подчеркивал секретный характер своей миссии, что слушатели испугались, уж не начнется ли завтра война между двумя державами... «Нет, нет, ничего больше сказать вам не могу, это государственная тайна, и я не вправе ее выдавать». Когда человек хвастает перед слушателями, он сам начинает себе верить, и Гуччо уже искренно верил, что путешествие его удалось на славу, хотя утром думал совершенно противоположное.

Братья де Крессэ были славные малые, но уж очень неразвитые, и вряд ли они хоть раз отъезжали от замка дальше чем на десять лье, поэтому они с восхищением и завистью смотрели на этого юношу, который хоть и был моложе их, но успел столько повидать и столького добиться.

Мадам Элиабель, на которой чуть не лопалось нарядное платье и которая от вкусной и обильной пищи вдруг почувствовала тяготы своего вдовства, нежно поглядывала на юного тосканца; ее высокая грудь подымалась резкими толчками, чему она сама немало дивилась, и вопреки предубеждению против ломбардцев не могла не восторгаться очаровательным гостем, его кудрявыми волосами, его ослепительно белыми зубами, его черными глазами, взглядами исподлобья, даже его итальянским присюсюкиванием. Она ловко и незаметно осыпала его комплиментами.

«Бойся лести, – поучал банкир Толомеи своего племянника. – Нет для банкира страшнее опасности, чем лесть. Не может человек устоять, когда про него хорошо говорят, а нам, деловым людям, льстец хуже вора». Но нынче вечером Гуччо забыл благие советы дядюшки и упивался этой хвалой, словно шипучим медом.

По правде говоря, Гуччо старался для Мари де Крессэ, для этой молоденькой девушки, которая не сводила с гостя глаз, опушенных длинными золотистыми ресницами. Удивительная у нее была манера слушать, чуть приоткрыв ротик, и, глядя на эти губы, похожие на спелый гранат, Гуччо хотелось говорить еще и еще, а затем впиться в этот гранат поцелуем.

Жители деревенского захолустья склонны всячески приукрашивать нежданных гостей. В глазах Мари Гуччо был чуть ли не иноземным государем, путешествующим инкогнито. Нежданный, нечаянный, мечта невозможная, неотступная, и вдруг она стучится в дверь и глядит на тебя живым взглядом, и есть у нее лицо, плечи, есть человеческое имя.

Такое восхищение горело в глазах Мари де Крессэ, румянило ее личико, что Гуччо уже к концу обеда решил: никогда еще не видел он девушки прекраснее и не было желаннее ее в целом мире. Рядом с ней королева Англии представлялась ему холоднее могильного камня... «Если бы эта простушка в соответствующем туалете появилась при дворе, она на целую неделю затмила бы всех прославленных красавиц».

Обед затянулся, и, когда немножко захмелевшие хозяева и гость, ополоснув руки в оловянной лохани, встали из-за стола, день уже клонился к закату.

Мадам Элиабель заявила, что просто безумие пускаться в путь в столь поздний час, и обратилась к Гуччо с покорной просьбой переночевать под их бедным, но гостеприимным кровом.

– Вам постелят здесь, – заключила она, указав на козлы, где могли бы свободно улечься полдюжины человек. – В более счастливые времена здесь спала стража. А теперь спят мои сыновья. Вы разделите с ними ложе.

Хозяйка Крессэ простерла свою любезность до того, что самолично удостоверилась, накормили ли конюхи коня гостя, поставили ли его в стойло. Итак, жизнь, которую положено вести рыцарю, искателю приключений, продолжалась, и Гуччо пребывал в полном восторге.

В скором времени мадам Элиабель с дочкой удалились на женскую половину, а Гуччо растянулся на огромном тюфяке в огромной зале бок о бок с братьями де Крессэ. Его тут же охватил сон, и он успел только вспомнить губы, похожие на спелый гранат, к которым так сладостно прильнуть поцелуем и впивать, упиваться всей любовью мира.

Глава V На Нофльской дороге

Гуччо проснулся от нежного прикосновения чьей-то руки к своему плечу. Он чуть было не схватил эту руку, не прижался к ней лицом... Но, открыв глаза, он увидел над собой могучую грудь и улыбающееся лицо мадам Элиабель.

– Сладко ли вам спалось, мессир?

Было уже совсем светло. Чуть смущенный юноша поспешил заверить хозяйку, что провел под ее кровом самую прекрасную ночь в своей жизни, и, добавил он, сейчас ему хочется поскорее привести себя в порядок.

– Мне просто стыдно, что я перед вами в таком виде, – сказал он.

Мадам Элиабель хлопнула в ладоши, и на пороге появился тот самый колченогий парень, который прислуживал за столом, но сейчас в руке у него был не нож, а топор. Хозяйка приказала ему принести таз с теплой водой и «холсты» – другими словами, полотенца.