Железный канцлер Древнего Египта - [124]

Армаис сдержал слово и, несмотря на просьбы и увещания родных, остался холост.

– И все это из-за чужестранки, дочери «Шасу», стыдно подумать! – говорила Майя за спиной сына всякий раз, как рушился ее новый матримониальный план.

В данную минуту молодой воин говорил с Гором о большом поминальном жертвоприношении на их семейной гробнице, которым он собирался на другой день ознаменовать память Хишелат. Когда же его собеседник выразил сожаление по поводу трагической смерти царевны, Армаис со вздохом ответил:

– Да, ужасная смерть! Признаюсь тебе, я не могу поверить, чтобы невинная человеческая жизнь была приятным даром для священной реки; фараон думает точно так же и еще недавно сказал мне, что скоро собирается обнародовать закон, отменяющий человеческие жертвоприношения Нилу.

– Лишь бы это вполне справедливое и человечное решение не раздражило народ, который свыкся с такими жертвоприношениями.

– Ну, их можно заменить и восковыми фигурами, что, может быть, и удовлетворит всех; и моя бедная Хишелат была одной из последних и уж наверное самой благородной жертвой этого дикого обычая… – сказал Армаис.

Но Потифэра не дал ему кончить.

– Что вы там шепчетесь в отдалении? – весело крикнул он. – Идите же сюда да осушите чашу в честь нашего славного фараона, да сохранят и да покроют его боги славой!

Все подошли к Верховному жрецу, около которого рабы только что поставили на стол вино, фрукты и лакомства; подбежали и дети, а Изида, получив от Гора сладкий пирожок, уселась на скамейку у ног Потифэры, собираясь полакомиться всласть.

Разговор сделался общим и, после нескольких восторженных тостов, Ракапу весело воскликнул:

– О, как благодарен я богам за то, что они дали мне дожить до нынешнего дня, когда мы осушаем чаши в честь нашего законного фараона и освобождения Египта! Кто бы мог подумать об этом тогда, когда мы принуждены были с царскими почестями встречать Адона в Гелиополе? А помнишь ты, Потифэра, как этот пес смердящий, сидя на пиру между нами, важничал, снисходительно и благосклонно принимал почести? Проклятая каналья!.. – Ракапу при этом воспоминании плюнул так же энергично, как делал это некогда при известии о посещении Адоном города. – От этого избытка благосклонности, которую он тебе тогда выказывал, у тебя голова закружилась, и ты потерял сознание, помнишь? – закончил со смехом Ракапу.

Потифэра нахмурился.

– Да! – мрачно сказал он, поставив на стол свою чашу. – Никогда не забуду я этого несчастного случая, сделавшегося первой причиной гибели Аснат. Если б я не заболел тогда, он никогда не увидал бы моей дочери, и скольких бед мы бы избегли! О! Как я ненавижу его за весь тот ад, который он заставил меня вынести! – продолжал он, ударив по столу кулаком. – И если когда-либо мы снова будем жить в иных телах, я и в новой оболочке узнаю его; уж он заплатит мне за свои преступления и колдовство! А пока да будет же он проклят, проклят!.. Да бродит душа его без отдыха между чудовищами Аменти, и да падет на него и его память вся та кровь и слезы, которые он заставил проливать в Египте!

Вся желчь, вся злоба, таившиеся в его душе, вылились вдруг, вызванные словами Ракапу; темная краска залила лицо Потифэры, глаза его вспыхнули зловещим огнем.

В эту минуту его руки ласково коснулась маленькая ручка и чистый голосок спросил:

– Дед, а кто был тот злой человек, которого ты проклинал сейчас? Как его звали?

Потифэра вздрогнул и нерешительно взглянул на Изиду, которая, улыбаясь, с любопытством смотрела на него своими чудными глазками. Воцарилось глубокое молчание; наивный вопрос, заданный дочерью того, кого так беспощадно осуждали, вызвал у всех присутствующих чувство неловкости.

Потифэра первый овладел собой и, погладив густые кудри девочки, сказал:

– Ты его не знаешь и его имя ничего тебе не объяснит; а вот когда ты вырастешь большая, то узнаешь подробнее о нем и его деяниях.

– Никогда! Во всяком случае, если это будет зависеть от меня, она не узнает, что он был ее отцом! – прошептал Гор.

– Как! Ты хочешь, чтобы она никогда не знала истины? А если, узнав все мерзости, связанные с именем Иосэфа, и она также возненавидит его, – ведь это было бы ужасно! Как бы то ни было, он все-таки ее отец, – так же тихо ответила Майя, наклоняясь к зятю.

– А ты думаешь, она его полюбит, когда узнает, что в жилах ее течет нечистая кровь человека, угнетавшего ее народ? Нет и нет; если только это мне удастся, она никогда не узнает, что Адон был ее отцом; она – моя дочь и ею останется!

Видя, что тяжелое впечатление еще не рассеялось, Армаис снова наполнил чаши вином и, поднимая свою, спокойно и торжественно провозгласил:

– Не будем вызывать прошлого и раскрывать вновь старые раны, заживить которые нам должно помочь настоящее славное время. Подумаем лучше о развернувшемся перед нами светлом будущем страны Кеми, освободившейся, наконец, от чужеземного ига! Выпьем же еще раз, отец и вы, друзья мои, во славу нашего фараона Амеса, – «жизнь, сила, здоровье», – за божественную его супругу, царицу Нофритари, и за их потомство, которое, – я чувствую, – даст Египту славнейших государей!