Железная маска - [5]

— Никогда! — вскричал граф. — Повторяю вам -никогда! Отдать вам просимое означает для меня нарушить слово дворянина!

— Послушайте, граф. Несколько часов назад с королевской почтой вы получили некое письмо, важность которого легко угадывалась по вашему лицу, когда вы его читали. Отдайте мне это письмо, граф, ведь я предупредил, что все равно получу его.

— Нет! — воскликнул граф, инстинктивно кладя руку на карман камзола.

— Ей-богу! — быстро сообразил Фариболь. — Кажется, оно у негр с собой.

— Обыщите его! — приказал монсеньор Людовик.

Пока Мистуфлэ держал сопротивляющегося графа, Фариболь со знанием дела обшаривал камзол последнего.

— Монсеньор! — взмолился граф. — Подобное бесчестье хуже смерти!

— Нашел! — вдруг крикнул Фариболь и в доказательство своих слов помахал письмом в воздухе.

Дрожащими от волнения руками юноша взял письмо, развернул его и прочел. В глазах его блеснули слезы и срывающимся голосом он спросил:

— Ужели, граф, вы столь жестокосердны, что могли скрыть от меня столь важное и печальное известие?

— Я действовал согласно своей совести, чести и данной клятве, — гордо ответил граф.

— Тем не менее вы не могли не прислушаться к горячей мольбе, изложенной в этом письме.

Сказав это, юноша вновь прочел письмо, на этот раз вслух:

«Граф!

Прошу Вас без промедления явиться ко мне. Вскоре мне суждено предстать перед Тем, кто равно судит и простых смертных и сильных мира сего по делам их. Мне страшно. Я желаю увидеться с сыном своим, от коего отреклась когда-то, а теперь буду молить его о прощении. Приезжайте, приезжайте оба! Я умираю!

Анна Австрийская».

— Королева-мать! — снимая шляпы, воскликнули Фариболь и Мистуфлэ.

Воспользовавшись возникшим замешательством, граф одним прыжком оказался рядом с Людовиком, вырвал из рук юноши письмо и бросил его в камин. Оно мгновенно превратилось в пепел.

— Что вы наделали, несчастный? — вскричал монсеньор Людовик.

— Я исполнил свой долг, — спокойно ответил граф. — Я поклялся его величеству королю Людовику XIII никогда не разглашать эту тайну, поскольку она затрагивает интересы безопасности государства. Ради нее я пожертвовал своей свободой, посвятил ей всю жизнь… И я не признаю за Анной Австрийской права освободить меня от данной клятвы, а следовательно, и вы навсегда останетесь для всех «монсеньором Людовиком».

— Вы заблуждаетесь! — запальчиво воскликнул юноша и, повернувшись к Фариболю и Мистуфлэ, спросил: — А вы что скажете?

— Сударь, мы присягнули вам на верность, полагая, что присягаем нашему монарху. Сейчас же, зная, что вы не более чем его бесправный брат… мы готовы служить вам до последней капли крови. Ты со мной согласен, Мистуфлэ?

— Совершенно! Клянусь!

— Тогда свяжите графа и вставьте ему кляп, — распорядился монсеньор Людовик.

Несмотря на отчаянное сопротивление, минуту спустя граф уже лежал на столе с кляпом во рту, надежно связанный по рукам и ногам.

Прежде чем уйти, юноша приблизился к нему и сказал:

— В память о том сочувствии к заботе, с которыми вы относились ко мне все это время, граф, я прощаю ваши заблуждения и дарю вам жизнь. Как бы ни сложилась моя дальнейшая судьба, я всегда буду помнить вас и… мадемуазель де Бреванн… Прощайте, граф! Да хранит вас Бог!

Глава III ИСПОВЕДЬ АННЫ АВСТРИЙСКОЙ

Часы истории показывали первые дни 1666 года.

В кардинальском дворце, в скудно обставленной, еле освещаемой светом угасающего пламени камина комнате с высоким потолком, в постели под огромным балдахином всеми забытая и предоставленная страшной боли, разрывавшей ей внутренности, медленно умирала королева-мать, Анна Австрийская.

Близилась ночь. Королева была одна. Слуги оставили ее, а дети, столь нежно любимые ею, о ней не вспоминали. Ценой неимоверных усилий она приподнялась на ложе и, дотянувшись до колокольчика, несколько раз позвонила. Но никто не явился. Это, казалось, лишило королеву последних сил, и она вновь откинулась на кровати.

Внезапно кто-то негромко окликнул ее. Она открыла глаза и увидела рядом со своим ложем старую женщину, чью спину искривил груз прожитых лет. Это была мадам Гамелэн, неслышно вошедшая в комнату умирающей. Мадам Гамелэн слыла женщиной бесхитростной и чрезвычайно благочестивой, а кроме того, будучи кормилицей короля Людовика XIV, занимала не последнее место при его дворе. Со страдальческой улыбкой королева приветствовала ее:

— Здравствуй, моя добрая кормилица, спасибо, что явилась на мой зов.

— Я бы с радостью проводила все время рядом с вами, госпожа, но король, мой дорогой сир, почти весь день не отпускает меня от себя.

— Я посылала твоего сына с письмом в тот замок, что в окрестностях Дижона… Скажи мне, он вернулся?

— Еще вчера.

— Он принес ответ? — спросила королева с нетерпением в голосе.

— Нет, госпожа.

— Боже милостивый! — вздохнула умирающая. — Неужели и граф де Бреванн не сжалится надо мной?

Воцарилось недолгое молчание, затем, нервно схватив руки старушки, королева сказала:

— Кормилица, перед смертью я должна исполнить свой священный долг. Этой же ночью мне необходимо увидеть священника, но не моего придворного исповедника, а любого другого из какой-нибудь церкви неподалеку. Пожалуйста, кормилица, приведи мне его!