Железная хватка - [29]

Лабёф на это посмотрел и ухмыльнулся.

— Глупости это, — говорит. — В это время года все змеи спят.

— А порой и просыпаются, — ответил Кочет.

А я говорю:

— И мне тоже веревку дайте? Я не очень люблю змей.

— На тебя змея и не глянет, — ответил Кочет. — Уж больно ты маленькая да тощая.

Он подбросил в огонь дубовое бревно, подгреб к нему угли с пеплом и завалился спать. Оба следопыта вскоре захрапели, а один еще и губами причмокивал. Отвратительно. Хоть я и утомилась так, что никаких сил не было, уснуть оказалось нелегко. Нет, тепло, но подо мной были всякие корешки да камни, и я туда-сюда ворочалась, старалась как-то облегчить себе положение. У меня все болело, шевелиться вообще мучительно. Наконец я отчаялась как-то правильно лечь. Помолилась — но про неудобство упоминать не стала. Сама же путешествовать придумала.

Когда проснулась, глаза мне снегом запорошило. Сквозь деревья сеялись крупные хлопья. И всю землю присыпало белым. День еще не наступил, но Кочет уже поднялся — кипятил кофе и жарил мясо. Лабёф с лошадьми занимался — он их уже оседлал. Мне тоже горячего захотелось, поэтому я поделилась своими галетами, а взамен поела соленого мяса с жареным хлебом. И сыру дала следопытам. Руки и лицо у меня пропахли дымом.

Кочет хотел поскорей сняться с лагеря. Его снег беспокоил.

— Если так и дальше будет, нам вечером понадобится укрытие, — говорит.

Лабёф скотину уже накормил, но я взяла одну кукурузную лепешку и дала Малышу-Чернышу — проверить, станет ли он такое есть. Он схрумкал за милую душу, и я ему еще дала. Кочет сказал, что лошадям в этих лепешках особенно соль нравится. И велел мне надеть дождевик.

Восход был просто-напросто бледно-желтым заревом где-то в нависших тучах, но какой бы ни был, мы уже опять ехали верхами. Снег повалил гуще, хлопья стали крупнее — с гусиный пух — и не падали, как дождь, а мели прямо нам в лица. И четырех часов не прошло, как на землю уже намело дюймов шесть-семь.

На прогалинах тропы совсем не видать было, и мы часто останавливались, чтобы Кочет понял, куда нам ехать дальше. Это трудно, потому что по земле ничего не скажешь, а дальних вех не разглядишь никаких. Мы иногда вообще лишь на несколько шагов вокруг видели. И подзорная труба его была без толку. Ни людей нам не попадалось, ни домов. Очень медленно двигались.

Заблудиться мы не сильно боялись, потому что у Кочета с собой был компас, и если только мы не собьемся с юго-западного направления, рано или поздно выйдем к путям железной дороги «М. К. и Т.». Просто неудобно, когда не можешь по нормальной тропе ехать, да еще в снегу — вдруг лошадь на какой-нибудь выбоине оступится.

Около полудня мы остановились у ручья на подветренном склоне горы, лошадей напоить. Там ветра и снега было поменьше, хоть как-то легче. По-моему, то были горы Сан-Буа. Я раздала всем остатки сыра, а Кочет поделился тянучками. Так и пообедали. А пока разминали ноги, услышали ниже по течению какое-то хлопанье, и Лабёф пошел в лес посмотреть, в чем дело. А там на дереве индюки умостились, и одного он застрелил из своего карабина. Разнесло птичку будь здоров. Курица это была, фунтов в семь. Лабёф ее выпотрошил, голову отрезал и привязал к седлу.

Кочет признал теперь, что до темна мы к лавке Макалестера не доберемся и нам лучше всего будет двинуться на запад к «землянке» — ее неподалеку от Техасской дороги выкопал какой-то скваттер. Там никто не живет, сказал Кочет, и будет нам укрытие на ночь. А назавтра двинемся на юг по Техасской дороге — она широкая, наезженная, там все время стада гоняют и ездят грузовые фургоны. На таком большаке лошадь не покалечишь.

Отдохнув, мы растянулись цепочкой и отправились дальше. Кочет торил тропу. Малышу-Чернышу мои понуканья не требовались, сам шел, поэтому я намотала поводья на луку седла, а сама руки поглубже в многочисленные рукава засунула, греть. Мы спугнули стадо оленей — они кору с молодых деревцев обдирали, и Лабёф опять за ружьем потянулся да выстрелить не успел, стадо сбежало, пока он путался в ремне.

Снег то и дело прекращался, но мы все равно двигались только шагом. К «землянке» приехали уже хорошо затемно. Луна подсвечивала нам сквозь тучи время от времени.

Землянка эта стояла в узком углу распадка или лощины. Я такого жилья раньше никогда не видела. Маленькое, футов десять на двадцать всего, и половина в глинистый откос утоплена, как пещера. То, что снаружи оставалось, сложено было из кольев и дерна, а крыша тоже дерновая, ее посередине коньковый брус держал. Рядом плетенный из ветвей навес над входом в пещерку, для скотины. Леса-то вокруг и на крепкую хижину довольно, хоть древесина и твердая. Я думаю, человек этот сильно торопился жилье себе построить, а инструмента справного не было под рукой. В глубине домишки из дерновой крыши торчала «кособокая» труба из палок и глины. Я сразу подумала: такое водоплавающая птица какая-нибудь построит себе, а то ласточка или же стриж, хотя у этих пернатых каменщиков (коим неведом ватерпас) все ж дело искуснее выходит.

Искры и дым из трубы удивили нас немало. И свет пробивался в щели вокруг двери — низкой и грубо сработанной, висевшей на кожаных петлях. Окна в домике не было.