Железная хватка графа Соколова - [16]
Подворотня
Как это всегда случалось в минуту наивысшей опасности, мысль Соколова заработала спокойно и четко. Взгляд его скользнул по панели. Красивая цветная реклама: «Карамель фруктовая С. Сиу и К°». Рядом — блестящая никелем ручка. И надпись: «Тормоз».
Трамвай уже приближался к роковому повороту.
«Угонщик явно не в себе, он не соображает, что сейчас мало живых останется в вагоне, да и пешеходы погибнуть могут. А вожатый перепугался до обморока, боится ослушаться этого ненормального!» — так рассуждал Соколов.
Чукмандин вновь навел на сыщика револьвер, прошипел:
— Мой шпаер сейчас продырявит тебя, мент! — И бандит стал издевательски медленно жать курок.
Соколов вдруг метнулся к тормозу, рванул его. Вагон спасительно заскрежетал тормозами, затрясся, из-под колес полетели огненные брызги.
Пассажиры, издавая крики ужаса, повалились на пол. Кубарем полетел Чукмандин, но дважды успел нажать на курок. Одна пуля царапнула висок Соколова, оставив, впрочем, отметину, которую великий сыщик носил до конца жизни. Другая попала в глаз красивой девочке, изображенной на плакате «Карамель фруктовая...».
По инерции убийца влетел в дверь, грохнулся на мостовую, но тут же с кошачьей ловкостью вскочил на ноги и бросился наутек.
Соколов, чувствуя, что с каждым мгновением силы покидают его, закричал с трамвайной площадки:
— Городовой, держи!
И сразу подумалось: «У преступника в барабане одна пуля осталась. То-то он “нансеном” размахивает».
Седовласый городовой, родившийся еще при благословенном Николае Павловиче, в меру сил затрусил за Чукмандиным, при этом с необыкновенной силой раздувая щеки и дуя в полицейский свисток.
Чукмандин, казалось, уходил от погони. Он свернул в подворотню, оттуда дворами мог добраться до Рождественки, а там — ищи-свищи!
Соколов, истекая кровью, из последних сил несся за ним. Голова кружилась, во рту — отвратительная сухость.
Последняя пуля
И вот Чукмандин бросился в арку Купеческого собрания. К счастью, высокие кованые ворота были закрыты на висячий замок. С ловкостью мартышки убийца полез наверх. При этом он не выпускал из руки «нансен».
— Далеко не уйдешь! — усмехнулся Соколов. Он выдернул из висевшей под мышкой кобуры полицейский «дрейзе» — мощный девятимиллиметровый револьвер. —
Не убью, лишь нижнюю часть прострелю — живым нужен.
Когда Чукмандин уже перенес одну ногу через верхнюю часть ограды, а Соколов едва не спустил курок, из толпы, с робким любопытством наблюдавшей за кровавым поединком, выскочил какой-то мужичишка с пшеничными усами и словно выгоревшими белесыми бровями. Он отважно подпрыгнул и мертвой хваткой уцепился за ногу преступника.
— Ай да молодец! — закричал Соколов. И вдруг в мужичишке он узнал своего знакомца. Это был Ефрем Иванов, уже прошедший испытательный срок и ставший филером. Читатель, верно, помнит, как над ним пошутил Соколов, приказав под видом метательного снаряда отнести начальнику охранки Сахарову бутылку шато-лафита. — Держи его, Ефрем, не выпускай!
Тем временем Чукмандин, вися на заборе, остервенело дергал ногой, матерился, исторгал проклятия, грозился и, наконец, грохнулся — прямо на голову Ефрема.
С искаженным злобой лицом убийца наставил в грудь филера «нансен» и нажал курок...
Ефрем вскрикнул, сразу обмяк, повалился в пыль, глядя открытыми глазами в серую известку арки.
Подбежавший седовласый городовой шашкой полоснул убийцу по голове — как это делал он когда-то при втором штурме Плевны 31 августа 1877 года, когда, «как капусту», крошил турок и за беспримерную отвагу был награжден солдатским «Георгием».
Верхняя часть головы слетела с легкостью располосованного арбуза: в руке у кавалеристов и боксеров сноровка остается до глубокой старости.
Подбежавший Соколов опустился на колени, приподнял голову Ефрема, заглянул в мутнеющий взор:
— Браток, ты жив? Отзовись...
Ефрем с трудом прошептал:
— Я, кажется, умер... Ваше пре-вос-хо... не оставьте де-ти-шек... Жалованье за сентябрь... в деревню... — Ефрем глубоко вздохнул и на полувздохе дернулся, навсегда замер.
Соколов поцеловал лоб героя. И сам, слабея, упал ему на грудь.
ПОКУСИТЕЛЬ
К месту убийства со всех сторон сбегались любопытные.
В минуту собралась громадная толпа. Вперед выступила девица лет девятнадцати, удивительно стройная. Но главная особенность ее красоты заключалась в сочетании смуглого, восточного лица с крупными, серо-зелеными глазами.
Девица непринужденно, но мягко сказала:
— Городовой, я слушательница медицинских курсов. Сейчас наложу раненому жгут, — и она сняла с себя шелковую косынку. — И, пожалуйста, подгоните коляску.
Меднолицый боевой старик махнул рукой:
— Эй, лихач, быстр-ро сюда — графа Соколова отвезешь. — Зверски ощетинив усы, повернулся к толпе, воздел окровавленную шашку. — Р-разойдись! Не любопытничать, как р-рубану — пер-рья полетят!
Толпа в ужасе отхлынула. В те времена полицию трепетали.
Милая встреча
Едва девушка прикоснулась к Соколову, тот с восхищением произнес:
