Железная дорога - [12]

Подбадриваемый всеми Фатхулла, прошествовал с узелком по ту сторону самовара, и там, за бязевой ширмочкой перед ним был развязан этот заветный узелок. В нём были: женское необъятное платье — бабушка и тогда была как проходящий поезд, — говаривал дед, черный с застиранными цветочками кашмирский платок, — потом им бабушка в жаркие дни будет занавешивать единственное окно, и в какой-то красной и душной темноте мальчик ощутит себя сидящим у Бойкуш Фатхуллой — и он прикроет один глаз, и эта красная и душная темнота перекочует, просочится в этот закрытый глаз и расплывётся кочанами капусты; — но там в узле была не капуста, а кривая и толстая по двум краям, как огромная изогнутая гантель, тыква. Её дед приделал Фатхулле вместо грудей, хотя Фатхулла здесь стал уже потихоньку противиться. Но слово мужчины есть слово, и дед накинул на него вместо чачвана сам узелок, а сверху чапан, и уже следовало бы говорить «накинул на неё», как добавлял дед и слушающий вместе со всеми Фатхулла начинал топорщить свои косматые усы. Но дед был настоящим другом, он не стал показывать Фатхуллу в этом виде в чайхане — ещё бы — женщина и в чайхане! — а сквозь маленькую заднюю дверцу, через которую забрасывали в чайхану привезённые на телеге дрова, без четверти часа до положенного срока, он вывел фронтового разведчика в глухой переулок.

Густой и щекочущий запах жареного лука и мяса пробивался и сквозь чачван — бязевую накидку на лице, и если бы не кривая тыква, привязанная за пазуху, то Фатхулла — и он признавался в этом — дышал бы ароматом в полную грудь. Проходя мимо собственного дома, дед, естественно, ускорил шаг, чем чуть не привёл к аварии с непредсказуемыми последствиями и уважаемую Фатхуллу-биби — в платье и платке собственной жены, но к счастью, дразнящий запах жареного мяса и лука загнал всю махаллю по домам к керосиновым лампам N10, тускло светившим в окнах да к атале — мучной похлёбке в запёкшихся от однообразия казанах.

Зайдя за угол, откуда обычно выбегал Фатхулла и беспомощно мотал своей огнедышащей головой, не замечая мальчишек под вишнями Хуврона-брадобрея, они ещё раз огляделись с ног до головы, и когда дед попытался поправить явно покривевшую кривую тыкву, ее владелица даже шлёпнула деда по рукам, и это было весьма кстати, потому как волосатые руки Фатхуллы могли бы доставить неприятности Бойкуш при приветствиях: в обнимку, положив головы друг дружке на плечи и похлопывая друг дружку по спине, а потом ещё пожимая руки. Последнее решено было не делать, и дед воскликнув: «Бисмилло!» — постучался в калитку дома, стоящего бок о бок с домом Фатхуллы. Через некоторое время Бойкуш заскрипела цепями и засовами, и калитка открылась.

Именно так, через много лет, эта калитка заскрипит и перед мальчиком появится Таджи-Мурад, сын Бойкуш в матросской тельняшке, которую он купил вместе с бескозыркой за 12 рублей, высланных ему на возвращение из армейского стройбата Бойкуш, и тогда мальчик почувствует себя перед этим моряком Тихоокеанского флота на какое-то мгновение и дедом, и Фатхуллой, и ещё кем-то, незримо присутствующим над этой скрипящей цепями калиткой, но это будет потом, а тогда дед скажет:

— Мана, Бойкуш-кушни, Андижондан Сиззи истаб келган холайзди олиб келдик… — то есть, вот, соседушка Бойкуш, привели мы у Вам Вашу тётушку из Андижана…

— Я онемел, — вставлял тут своим зычным голосом Фатхулла, а дед как будто обижался:

— Впрочем, нет худа без добра, по крайней мере, Вы, уважаемая, ничего не испортили своим «Равняйсь! Смирно!»

— Вот, милейшая, встречайте свою тётушку. Она, говорит, знала вас ещё вот-такусенькой девочкой, когда вы ещё лежали в люлечке-бешике. Ах, время… время…

На подслеповатые глаза густо здоровающейся Бойкуш уже навернулись слёзы, и дед без опаски мог показывать Фатхулле, как себя вести. Но Бойкуш и впрямь была из тех, кто, схватив что-либо, с трудом выпускает его из своих рук — она попеременно вскладывая тяжёлую как тыква, голову то на одно, то на другое плечо Фатхуллы, пересказывала всю свою горестную жизнь, оживив в памяти всех, кого помнила с возраста, когда лежала в бешике, и особенно тех, поскольку, как она понимала, именно с тех пор её и тётушкины жизни разошлись в столь далёкие стороны, что вот только такой случай, счастливый и неожиданный случай, о котором сообщил три четверти часа назад Хашимджан… Может быть боясь, говорил впоследствии дед, что в ответ на её расспросы тётушка примется рассказывать ещё большую свою биографию, Бойкуш плавно перешла на сегодняшний день, переспрашивая о здоровье тётушки, о пути-дороге, и ещё обо многом, пока дед не почувствовал своим опытным чайханским носом тонкую струю горечи в столь богатом на ароматы цветнике запахов готовящегося плова.

— Соседушка, у вас что-то горит, — пытался он втиснуться в потоки бытового красноречия накопившейся Бойкуш, но она в это время только начала оборот:

— Оллохга шукрки, ойнинг ун беши коронгу булса, ун беши ёрук экан, мана бизлар хам кунимизнинг бир насибасини икки киламиз деб, кенг дастархондан сочилган майда ушокдак шунча узокларда… да, да, как маленькие крошки просыпанные с большого стола, в такой дали пытаемся из участи сделать долю, и ведь впрямь говорит, что если пятнадцать дней месяца темны, то пятнадцать следующих полны света, и слава Аллаху… — дед говорил это без умолку, и на середине долгой фразы Бойкуш всех разбирал смех.