Железная цепь со строгим ошейником - [9]

Я очнулся в вытрезвителе.

Вечером мне позвонил Толик.

- Ты по-испански читаешь? - спросил он.

- Нет, а что?

- Плохо, раз не читаешь. Ну, тогда на русском покупай у меня Борхеса. Пять книжек за двадцатку.

Я достал из заначки все деньги и побежал к Толику.

Он постучал рваным ботинком по полу. Прибегали бабки...

- Где Борхес? - строго спросил я.

- Вот, - ответил Толик и достал из-под дивана каталог книжек его матери, - огромную книгу в бархатном переплете бордового цвета.

- Толик, Толик! Подожди! - запротестовал я. - А где твоя мать? А где все эти книги?

- Мама умерла, а книжек пока нет, - ответил Толик, глупо улыбнулся и принялся прихлебывать из щербатой чашки самогон.

- Что значит - пока?!

Толик не отвечал и зверски колотил ботинком по полу. Прибегали бабки, приносили самогон...

Я очнулся в вытрезвителе...

Вечером позвонил Толик и сказал:

- Покупай за двадцатку...

- Эй! Подожди! - заорал я в трубку.- Какого черта? Что вообще происходит?

- Покупай за двадцатку Беркли, но учти - на латыни.

Я прибежал к Толику и снова заорал:

- Вот! Вот последняя двадцатка! Где Бродский? Где Борхес? Где все это?! Беркли - где?

- Потише, - сказал Толик, глупо улыбаясь, и подал каталог книжек его матери. И опрокинул пустой стеллаж на пол. Прибежали бабки...

Мы пропили все из моей квартиры. Осталась только кровать со сломанной ножкой. Через неделю я очнулся. Толик не звонил. Мы и телефон, и телефонные провода пропили. Просто пришла милиция, меня забрали и вот я здесь...»

- Бред какой-то, - сказал следователь, прочитав.

- Возможно. Я вас понимаю. Сам когда-то был ментом, - слабым голосом произнес я. - Но ведь все так и было.

- Ладно, подпишись под каждым листом и иди.

- Подождите. А Толик где?

- Пить надо меньше. Толик твой под поезд бросился.

- Господи, дак он что - мертв?

- И очень даже сильно. Еле от рельсов отскребли. Видимо, белая горячка. Иди домой.

И я пошел домой. Там я упал на уцелевшую кровать и так лежал три дня. Без воды (мы и сантехнику всю пропили), без еды, без сна. Лежал, пока ко мне не стали колотиться в дверь и кричать:

- Открывай! Мы знаем, что ты здесь.

Я добрался до двери и открыл. На пороге стояли два мужчины в синей форме.

- Вы кто?

- Я начальник вокзала, - ответил один. - А это - начальник почты. На твое имя пришло семь товарных составов. Быстро распишись и забирай их на фиг! Они движению мешают.

- А что в них?

- Книги всякие.

- Книги?

Сознание мое помутилось. Все книги Земли - теперь мои! Все. На всех языках. Кроме, конечно, пергаментов и рукописей в свитках. Ну и, само собой, тех, что уничтожены и тех, которых вообще - нет...

Что касается Толика, то он, бросился под один из поездов, шедших на мое имя. Несмотря ни на что, он сейчас в Раю, а там ведь не нужны книжки. Разве что каталог его матери, в бархатном переплете бордового цвета.

Офицеры МВД в глубине души очень несчастны. Большинство от нечистой совести, а некоторые - такие, как участковый Егорушкин - от личной неприязни к Мировому Злу. Это самое Зло в их микрокосме превращается в бесконечное, неделимое множество и скрывается за пределами вселенной. На деле же оно - всего лишь кучка убогих делинквентов, дурных психопатов, больных, в общем, людей. Но осознать сей факт таким офицерам МВД - не дано. Вот они и мучаются от внутреннего диссонанса.

Так считала теща участкового Егорушкина, Эмма Константиновна, эффектно молодящаяся дама.

- Ну, как? - спрашивала она у зятя, - добился гармонии микрокосма и макрокосма?

- Не знаю, - хмурился участковый Егорушкин.

- Ни черта ты не добился! Если бы добился, давно бы пошел к своему брату в ИЧП. На самосвале возить... Что он там возит-то?

- Навоз возит! - отвечал участковый Егорушкин и начинал звереть.

- Вот, вот. Фекалии, значит. А фекалии что в психоаналитической символике обозначают?

- Не знаю, - цедил сквозь зубы участковый Егорушкин и чувствовал, что готов пристрелить тещу.

- Деньги обозначают! Давно бы уж деньги греб лопатой. И не жила бы моя дочь с тобой в эдакой халупе, и сигареты бы давно курил приличные, а не эту дрянь!

- Знаете что, мама!..

- Я одно знаю. Мой покойный муж пистолетом в носу не ковырял

Далее следовал банальный скандал, а затем, после примирения, инициатором которого всегда была Елена Павловна, наступало время для беседы о литературе. На это раз, тема, которую обычно заявляла Эмма Константиновна, была следующей: «Почему Кафка боялся своего тела, и как это повлияло на мировой литературный процесс». Участковый Егорушкин хмурился, слушал хриплый голос Эммы Константиновны и, не ощущая вкуса, жевал домашнюю выпечку с маленькими яблочками - китайкой. Выпечка была делом рук Эммы Константиновны. Под окном у нее росла яблоня с китайкой, поэтому яблочки никогда не переводились в жбане на балконе. Эмма Константиновна сама их не употребляла, а использовала в приготовлении выпечки, которую непременно таскала с собой, когда ходила к кому-нибудь в гости. Экономно и культурно.

У участкового Егорушкина тупо болела голова. Ему было жалко себя. На его избитую внешность ни жена, ни теща не обратили внимания. Последняя небрежно бросила: «Полюбуйся, дочь! Опять твоего напинали!» На что участковый Егорушкин возразил: «Почему опять? И почему напинали? Меня бейсбольной битой били!» Но в ответ удостоился лишь презрительной усмешки.