Желанный царь - [50]

И Настя вслух выразила эту мысль.

Тихий вздох вырвался в ответ на это из груди Миши. Карие глаза юноши опустились под зорким взглядом тетки.

И по этому стону, и по опущенному долу взору молодая инокиня поняла все…

— Князь Никита? Где он? Изведал ты о нем что-либо? Жив ли он? Помер? Убит? — спросила Настя взволнованным, дрожащим голосом.

Сильнее защемило сердце юноши. Он поднял голову… Невыразимою грустью наполнились его глаза… И дрогнувшие губы шепнули:

— Настюша… родимая… видел я… сам видел, как князь Никита замертво упал с конем под ударом вражьим…

И Михаил прижался кудрявой головою к плечу инокини.

Бледная рука молодой монахини ниже надвинула на глаза иноческую повязку, и чуть слышно произнес покорный, смиренный голос:

— Господь ведает лучше нас в добре и в лихе… И да будет Его святая воля над всеми нами во веки веков.

— Аминь! — произнес такой же смиренный голос другой инокини, старицы Марфы.

Следствия победы над гетманом Ходкевичем не замедлили отозваться на судьбе осажденных. Отнятые ополченцами Пожарского у поляков хлебные и другие запасы вырвали последнюю надежду на пропитание у кремлевских осажденных.

Призрак начинавшегося еще до этого голода теперь разрастался до величины огромного несчастья. Поляки зверями смотрели на богатых бояр, хотя пан Гонсевский всеми силами удерживал их от грабежа.

В то время в Грановитой палате сторонники Сигизмунда писали новые грамоты польскому королю, торопя его прислать королевича Владислава на царство. Но русское ополчение сторожило осажденный Кремль, и только от разбитого Ходкевича польский король узнал о полном поражении и бегстве его полков.

Глава VI

Снова на дворе октябрь, но не радостно-ясный и румяный по-прошлогоднему… Непрерывные дожди обратили в болота московские улицы, площади и крестцы… То к дело с утра до вечера моросит нудный, неприятный осенний дождик. Солнце не выглядывает целыми неделями из-за облаков. Хмурая и тяжелая картина разрушенной пожарами Москвы кажется еще печальнее в эти пасмурные дни. Но в осаждающих Кремль дружинах царит бодрое и светлое настроение… Еще немного терпения, одна, другая неделя, и замученные голодом и болезнями поляки должны будут сдаться поневоле.

Несколько дней тому назад казаки приступом взяли Китай-город. В самый Кремль был послан гонец с грамотою от князя Пожарского. «Полковникам и всему рыцарству, немцам, черкасам и гайдукам, которые сидят в Кремле» — так начиналась эта грамота, наполненная убеждениями прекратить напрасную распрю, сдаться, открыть ворота Кремля. «Этим, — говорилось дальше в грамоте, — сбережете ваши головы в целости. Присылайте к нам, не мешкая, а я возьму на свою душу и всех ратных людей за вас упрошу, которые из вас захотят в свою землю, тех отпустим без всякой зацепки, а которые захотят служить московскому государю, тех пожалуем по достоинству».

Так заканчивалась грамота главного воеводы.

Народ, только что отслушав обедню, выходил из Успенского собора, когда несколько гайдуков появилось на паперти храма, сзывая толпу на Красную площадь Кремля.

Горсть неволею запертых в кремлевской осаде вместе с ляхами московичей, похожих скорее на тени, нежели на живых людей, от голода и перенесенных лишений, в страхе ринулась, подгоняемая окружавшими жолнерами, к Лобному месту. По большей части это были холопы, челядинцы бояр, кремлевских сидельцев, отсиживавшие со своими господами осаду.

На площади кричали поляки, слышна была всюду быстрая польская речь.

С Лобного места читалась присланная грамота.

Едва только думский дьяк закончил чтение ее и сошел с Лобного места, невообразимый шум поднялся в толпе.

Польские ротмистры и полковники заносчиво кричали, что они скорее взорвут Кремль, нежели откроют ворота и сдадутся лапотникам, земскому ополчению. Ведь им досконально известно, что сам его величество король Сигизмунд спешит на выручку осажденному в Кремле отряду.

Высокий, черноусый поляк в красном кунтуше, бледный и худой, как и все находившиеся в осаде люди, особенно горячо убеждал своих соотечественников ответить на присланную грамоту гордым отказом.

— Что ж делать, рыцари! — гремел его голос. — Нет провианта, но есть вино, и в царских погребах, и в боярских. Пустим жолнеров по подворьям… Пусть порыщут в боярских теремах, авось и соберут фуражу…

— Ни, пан, не можно этого, пан гетман не приказал грабить бояр, — послышались робкие голоса из толпы.

— Што нам пан гетман? Пан гетман дружит с московичами в то время, когда достойное рыцарство гибнет с голоду… Пану королю одному отвечать будем, — неистовствовали новые голоса.

Поднялись споры, крики:

— Давно пора добираться до фуража. Наши люди мрут с голоду как мухи!

— Пускай гетман велит открыть боярские погреба!

— Хлеба! Хлеба, а не вина нам надо! — кричали одни.

— Во хмелю легче перенести голод! — отвечали другие.

Начались сумбур и сумятица невообразимые. Небольшая толпа русских со страхом прислушивалась к этим крикам. Высокий худощавый старик, находившийся здесь, среди народа, как только начались шум и споры, незаметно вынырнул из толпы и метнулся по направлению романовского подворья. Это был Сергеич.