Жду, надеюсь, люблю... - [7]

Роман чувствовал, до болезненности ясно, что становится зависимым отныне и навсегда. Нравилось ему это или нет? Он не знал. И скорее оставался равнодушным к происходящему, потому что так оказалось проще и легче. А в общем-то что он имел против Марины? Что мог противопоставить ей? Против чего ему восставать и протестовать? Конкретных, видимых причин для возмущения не существовало, а следовательно, так должно быть на самом деле.

— Как хочешь, — все чаще и чаще повторял Роман. — Делай, как знаешь.

И Марина делала. Хотя порой совершенно не представляла, как и что именно нужно делать.

— Будешь себя недооценивать — затормозишься на одном месте, а будешь переоценивать — лишишься места, — часто повторяла Марина. — Эта самая проклятая середина… Как ее найти? И просто существовать нельзя, невозможно! Надо обязательно настойчиво поддерживать свое бытие. Но вот чем?

— Дык… Ты по природе лидер? — спросил ее Ромка.

— Я стараюсь им не быть, — весело объяснила Марина, — но у меня это плохо получается.

Постепенно Роману перестали звонить все его приятели и знакомые по школе, по старому дому, по институту. Потихоньку перестали наведываться его родители. Понемногу исчезли, словно стерлись с экрана, его любимые телепередачи, потому что Марина любила совсем другие, а телевизор в доме был только один.

— Вот когда мы разбогатеем и купим второй… — мечтательно произносила Марина.

Этого «когда», по мнению Романа, не могло наступить. Но Марина его убеждений не разделяла, дергала мужа, требовала от него немедленных идей и действий. Энергия хлестала у нее прямо из ушей. Она договорилась о переводе мужа в престижное турбюро, и Ромка диву давался, как ей это удалось. Он день ото дня становился пассивнее, инертнее, равнодушнее. И чувствовал себя заводной игрушкой, которую кто-то сочинил, но у которой кончается завод. А профессия… Ее все-таки выбирают по зову души, а не по денежным соображениям. И работать творчески можно всюду, даже дворником.

Наверное, он слишком близко принимал к сердцу все радости и неудачи. И потому мрачных дней выпадало на его долю намного больше, чем пронизанных солнцем.

— Ты вялый какой-то, ленивый! — удивлялась Марина. — Ничего не хочешь. Ты не был таким раньше. Как ты будешь работать на новом месте? Руки поворачиваешь целый год. Теперь это не проходит, все нужно делать в темпе. Давай сходим в субботу в кино. Со Славиком посидит мама.

Тьфу на тебя! — подумала она о муже.

— Тебе решать, — отозвался Ромка.

Он уже не помышлял ни о разводе, ни о другой жизни, ни о походах в гости к «моржам». Жизнь виделась идеально прямой и четкой, раз и навсегда запрограммированной женой Мариной, расписанной вперед на много лет, и свернуть в сторону было невозможно. Почему — Ромка не понимал. Просто невозможно — и все.

Он начинал размышлять о самом великом, на его взгляд, земном искусстве — о мастерстве откладывать принятие решений до тех пор, пока проблемы не исчезнут сами собой. У Романа был такой тесть — Евгений Павлович любое распоряжение декана или ректора спокойно откладывал на потом.

— Ничего, подождут, — флегматично говорил он.

И что самое интересное — большинство вопросов отпадало уже за ненадобностью.

— Ну, я опять прав? — посмеивался он. — Мы не в армии, где каждый приказ положено выполнять. А если бы я все это сделал, да напрасно? Вот ужас-то! Столько напрасных усилий…

Но подобная мудрость, да и мудрость вообще, очевидно, вихрем промчалась мимо Ромки, а он остался на обочине, не успев заметить ни марку, ни цвет ее автомобиля.

Роман терпеть не мог людей с уверенными голосами. Как у его жены Марины. Все знаменитые люди, академики там всякие, действительно представлявшие собой величины в науке, никогда не говорили убежденно и нагло. Рассказывали, что, когда Сахарова видели на симпозиумах, информация, что именно это — Сахаров, приводила людей в шок. И все переспрашивали, не шутка ли, что вот это — «отец» русской водородной бомбы?! Ибо они видели старичка с застенчиво потупленными глазами и слабеньким голосом, который нерешительно ждал слова и, прокравшись и съежившись, писал свои формулы на самом уголке доски, а потом робко и тихонько говорил:

— Мне лично думается, что это так… Может быть, это и в самом деле так? Не обессудьте, если я заблуждаюсь…

И наоборот — любое ничтожество, любое пустое место всегда режет во весь голос без малейшей тени сомнения и утверждает, что все сказанное им — безусловная истина в последней инстанции, а кто считает иначе — будьте здоровы!

Однажды весной, перед рождением второго сына, Роман сильно простудился, долго болел, кашлял, получил осложнение в виде воспаления легких. И Марина — любящая и верная жена — ухаживала за ним, ставила горчичники и банки, поила морсом, бегала в аптеку.

— Ты незакаленный, — с огорчением говорила Марина. — Слабый. Сразу ломаешься. Нужно обливаться по утрам холодной водой. Мне кажется, я выходила замуж совсем за другого.

Ромка молчал и думал, что и он тоже женился совсем на другой. Ему даже не хотелось отвечать. Да и что толку в его однотипных, однообразных ответах? Лучше всего превратиться в глухонемого, это идеальный случай, исключительно подходящий для его жены Марины. Приятно, печалился он, когда женщина остается женщиной, а мужчина — мужчиной, что не так часто встречается. Он вешал все грехи на жену, забывая себя.