Жду и надеюсь - [15]

Сычужный сделал Шурке знак рукой: мол, докладываться ни к чему. Шурка подошел к столу. Он уже чувствовал, что речь пойдет о каком-то особом задании и что Микола, лежащий в углу, имеет к этому заданию самое непосредственное отношение. Может быть, он здесь как свидетель клятвы, как знамя бесстрашия. Что ж, он, Шурка, готов. Здесь, рядом с убитым Миколой, он готов на все. И он постарается, чтобы эта готовность никуда не исчезла потом. Очень постарается.

Шурка знает, что его ум не труслив, что он умеет обуздывать страх усилием воли: смертью не испугаешь. Но плоть его боязлива. Боязнь пули или мучений в плену трепещет в каждом уголке тела, в пальцах, ушах, плечах, каждой клетке. Тело рвется только к одному: жить, жить. И не всегда ум и воля могут поспеть за этим отчаянным желанием. Сычужный, Шурке кажется, понимает эти опасения, и потому со взглядом начальника разведки Шурка старается не встречаться.

Ну так что же его ждет, что завещал, наказывал ему Микола?

Сычужный оглядывается на командиров, те молчат, и начальник разведки начинает говорить медленно и негромко. Он всегда так говорит, бывший счетовод Сычужный, контролируя себя и не позволяя сменить интонацию. Он хороший, вдумчивый, осмотрительный начальник разведки, этот сутулый длиннорукий человек с крепким тесаным лицом и прищуренными снайперскими глазами. Но, человек полностью штатской профессии, он не доверяет себе в этом новом особом военном качестве и старается быть начальником разведки идеальным. Это лишает его чувства свободы и всегда держит в напряжении. Он изводит себя страстью к совершенству сильнее, чем изводила его язва, мучительная болезнь, с двадцать второго июня сорок первого года отступившая куда-то вглубь и затаившаяся.

— Так вот, задание, Доминиани…— говорит Сычужный, стоя посреди хаты и держась рукой за портупею, словно для опоры.— О важности напоминать не буду. Вам в этом задании отводится особая роль. Вы понимаете в обстановке больше, чем остальные члены группы. С разрешения командира и комиссара я рассказываю о задании без всяких утаек, так что вы будете знать то, от чего зависит жизнь всех бойцов отряда. Незачем объяснять: эту тайну вы должны хранить, что бы ни случилось.,

Сычужный примолк и посмотрел на Шурку из-под своих кустистых и коротких бровей, растущих пучками белой травы-седыша. Как, Доминиани? Я ничего, товарищ Сычужный. Я постараюсь. Ей-богу. Ну, ладно, ладно. Гм…

— Отряд блокирован. Прижат к рекам. Если бы мы и попробовали переправиться, они бы успели встретить нас на том, сухом берегу, и мы бы не сумели развернуться… Да. Ну это вы все и без меня знаете, и карты не надо. Как погиб Таранец? Таранец погиб, проверяя последний открытый, возможно, выход для отряда… Думали мы, может, не знают немцы про этот выход — через Яркины болота. Выходит, знают.

— Ягдгруппа,— пробормотал Шурка.

В нем жило ощущение вины. Почему? Потому что он первый определил тактику этих групп; определил, но не смог предупредить Миколу именно об этой засаде!

— Остаются два возможных выхода — на Бушино и на Гадючку. Здесь нас, конечно, ждут. Здесь, конечно, основные силы карателей. Гадючка для нас удобнее. Эта дорога открывает перед нами северные леса, полную свободу. Зато Бушино дает возможность выйти сразу к «железке». Вывод: в одном месте демонстрировать прорыв, в другом прорываться на самом деле. Но нужно, чтобы немцы поверили. Чтоб еще до нашего прорыва перебросили силы в одно место. Стало быть, надо дать немцам ложные сведения. Мы приготовили письмо к соседям, к Фендосову. Просим ударить по Гадючке и оказать помощь.

Шурка уже начал догадываться, куда ведет гладкая, ровная, правильная речь Сычужного.

— Задача: как в короткий срок доставить немцам это письмо, чтобы создать достоверность? Решение: письмо должно быть обнаружено как можно дальше от отряда, близ Фендосова, и, кроме того, связным, который попадет к немцам, должен быть не случайный человек. Такой не случайный, более того, хорошо известный их контрразведке человек — Микола Таранец.

Сычужный замолчал. Словно бы одним ветерком повернуло головы всех, кто был в хате, в сторону лавки. И тут же занесло обратно. Нет ведь Миколы. На кого глядеть?

— Письмо должно находиться при Таранце,— продолжает Сычужный говорить о разведчике как о живом.— Вы инсценируете бой и оставите…— Тут Сычужный как будто споткнулся, поморщился, не в силах выговорить холодное, чуждое слово «труп».— И оставите Миколу,— закончил начальник разведки.— Важно, чтобы это произошло до рассвета и немцы не смогли бы сразу, в тот же миг, обнаружить Миколу, иначе они поймут, что он убит раньше и привезен. Теперь займемся деталями. Через двадцать минут выходить.

*

И вот они стоят перед командирами — Павло Топань, дядько Коронат и Шурка Домок. Все трое разношерстно одетые, никак не похожие на группу бравых воинов, удостоенных особого задания. Только Павло выделяется, словно боевой петух среди дворовых несушек: приоделся Павло, блюдя достоинство настоящего разведчика: на нем короткий, крепко перетянутый ватник, на ремне — ножны с финкой, парабеллум в потертой кобуре; на нем галифе, почти новые, диагоналевые, с широкими выпусками, скрывающими объемистые карманы, а сапоги у Павло особые, те, что шьет отрядный сапожник Ицык Шило только для разведчиков высшей марки, добытчиков,— шевровые, мягкие, бесшумные, с тонкой гнуткой подошвой, охватывающие ногу, как ладонь обхватывает гранатную рукоять.