Жажда смерти - [52]

Удовлетворенный собственной интерпретацией событий, прокурор шумно отхлебнул чаю и добавил еще ложку сахара.

— Нет, я, конечно, не осуждаю губернатора, — выговорил он с явным неодобрением. — Ему, как говорится, виднее. А только чего человеку не сидится? Работал бы спокойно. Во благо, так сказать, области. И себе не во вред. Ан — нет! Не желает. В Москву захотел!

— Так мне-то что прикажете делать? — не выдержал Храповицкий. Эти пустые разговоры, прикрывавшие явное нежелание прокурора принять решительные меры, его раздражали.

— Мой тебе совет, Владимир Леонидович, готовься к судам, — грустно посмотрел на него прокурор. — Протест мы, конечно, внесем. Я своему заместителю подскажу, как все сделать. Себе на контроль возьму. А только по всему видно, что наплюет Лихачев на мои протесты. Он вон как удила закусил. А еще лучше, Владимир Леонидович, езжай-ка ты, друг мой, в Москву! Там концы нужно искать. Оттуда все исходит.

Когда Храповицкий, ничуть не успокоенный результатами встречи, был уже в дверях, прокурор остановил его.

— А слышь, Владимир Леонидович, — заговорщицки подмигнул он. — Мне тут мои ребята шепнули, что в твоем сейфе, ну который эти орлы у тебя уволокли, аж миллион лежал. Долларов. Правда или нет?

— Конечно, вранье! — вспыхнул Храповицкий. — Там и четырехсот тысяч не было.

— Четыреста тысяч — тоже огромные деньги! — покачал головой прокурор, впечатленный цифрой. — Ну, надо же! А это, значит, чьи они? Твои? Или все же его?

— Кого «его»? — не понял Храповицкий.

— Ну, губернатора-то? — подсказал прокурор. — Егор Яковлевича. Может, ты ему собирал.

— Мои, — отрезал Храповицкий. — Личные. — И добавил со скрытой иронией: — На квартиру в Москве копил.

Прокурор не уловил сарказма.

— Гляди, как у них все дорого! — искренне поразился он. — А ваши ребята мне в прошлом соду домишко строили, так всего тридцать пять тысяч взяли!

Храповицкий стиснул зубы, но ничего не сказал. Строительные работы вместе с отделкой на самом деле обошлись ему под триста тысяч долларов. Но даже когда прокурору предъявили счет в десять раз меньше настоящего, он попросил рассрочки на четыре года.

2

Обыск проводился в понедельник, а уже к обеду вторника мы получили постановление о начале проверки в нашем холдинге. Основанием, как легко было догадаться, являлись у нас же изъятые документы. С точки зрения здравого смысла, это представлялось полным абсурдом: проводить проверку по материалам проверки. Но легче нам от этого, конечно же, не было.

Дюжине наших директоров были вручены повестки с требованием явиться в налоговую полицию для допроса в среду. Еще часть, включая меня, вызывались на четверг. Остальное начальство полицейские жаждали увидеть в пятницу. Очевидно, им не хватало следователей для того, чтобы допросить нас всех одновременно.

Теперь даже самым твердолобым сотрудникам наших фирм было ясно, что мы столкнулись не с чьим-то безрассудным наскоком. Что против нас затеяна тщательно спланированная акция. Что легко тут не отделаться.

Нам предстояла долгая и изнурительная кампания, исход которой отнюдь еще не был ясен. А потому следовало готовиться к новым, кровопролитным сражениям.

Собрав всех руководителей отделов и других ответственных работников администрации в комнате совещаний, наши юристы со второй половины дня начали подробные консультации, объясняя, что именно нужно говорить в ходе допроса, а чего говорить не следует ни при каких обстоятельствах. Некоторое время мы с Храповицким слушали их наставления, а потом отправились на пресс-конференцию, приглашения на которую мы разослали еще утром.

Пресс-конференция была назначена на три часа. Мы вошли минута в минуту и сели рядом за стол на возвышении. Зал нашего административного корпуса, рассчитанный на двести пятьдесят мест, был забит до отказа. Помимо журналистов с камерами, пришли и наши подчиненные. Некоторые стояли в проходах. Всем было интересно, что скажет шеф и как он будет держаться. Весь наш стол был запружен микрофонами.

Конференцию вел пресс-секретарь Храповицкого, он же и писал ему выступление. Я только успел наспех просмотреть текст и вычеркнуть пару топорных выпадов в адрес налоговой полиции. Конца войны пока еще не предвиделось, и, с моей точки зрения, у нас было достаточно времени, чтобы наговорить друг другу оскорблений.

Свою речь Храповицкий произнес со сдержанной эмоциональностью, не заглядывая в лежавшую перед ним бумагу. В черном костюме-тройке, поджарый и подвижный, с воспаленными горящими глазами, он походил на опасного зверя, которого раздразнили и который приготовился к прыжку. Он бил хвостом и угрожающе топорщил шерсть.

Начал он с огромного вклада в экономику губернии, вносимого нашим холдингом, и, завысив цифры наших налогов, продемонстрировал залу благодарности от налоговой инспекции, считавшей нас, в отличие от своих коллег из налоговой полиции, образцовыми налогоплательщиками.

Затем он перешел ко вчерашнему обыску и пустился в подробности погрома. По тому, как затихли журналисты, я догадался, что он сумел произвести впечатление. Когда он, разумеется, сгущая краски, повествовал об эпизоде с двумя женщинами, едва не погибшими от жестокости полицейских, в зале раздались всхлипывания. Возможно, обе умиравшие дамы присутствовали здесь и не могли удержаться от жалости к себе.