Жатва скорби - [174]

С другой стороны, вопрос ведь не сводится только к личному участию в терроре: молодые люди вступали, а потоми воспитывались в той партии, которая успела превратиться в политический инструмент для проведения акций, вроде коллективизации, террора голодом или того круга кампаний террора, которые последовали за событиями, описанными в этой книге.

* * *

Главный урок, который мы можем извлечь из этих событий, состоит, видимо, в том, что именно коммунистической идеологией были мотивированы беспрецедентные убийства мужчин, женщин и детей. Возможно, эта искусственная идеология страдала примитивным, схематичным подходом к жизненным проблемам, оказавшимся для нее слишком сложными. Ей принесли жертвы, жертвами оказались жизни других людей – и они оказались напрасными.

Сегодня принято задавать такой вопрос: могут ли нынешние руководители СССР пойти на то, чтобы убить десятки миллионов иностранцев или вновь потерять миллионы своих сограждан в очередной войне. К поставленному вопросу прямое отношение может иметь тот факт, что прежнее поколение этих руководителей явилось прямыми исполнителями в деле практического истребления миллионов украинцев и представителей других народов с целью установить политический и общественный порядок, предписанный их теорией, и что молодые руководители все еще оправдывают такие их действия. Из этого следует, что, как мы и предполагали, описанное в этой книге нельзя сбросить со счета в качестве мертвого, слишком далекого от сегодняшнего дня груза. Наоборот, пока нам не позволяют свободно и открыто исследовать эти события, нынешние руководители СССР остаются, – причем хвастаясь этим, – наследниками и соучастниками страшных дел, история которых тут изложена.

* * *

Только в немногих советских художественных произведениях можно отыскать описание человеческих переживаний или реальных фактов по нашей теме (с 1983 года и дозволенное прежде было запрещено). Если мы зададим себе вопрос, каковы же критерии, которые советский режим прилагает к исследованию правды по столь значительному феномену его истории и его сегодняшнего дня, то столкнемся с очень любопытным моментом.

В хрущевскую оттепель и какое-то время после нее советским историкам и вообще специалистам дозволили писать о реальных фактах и оспаривать некоторые положения теории так, что это создавало им некоторые возможности для выявления полезной фактической информации, хотя политический курс 30-х годов прямо никогда не опровергался.

Эта ситуация вызвала резкие возражения, и после падения Хрущева заведующий отделом науки и культуры ЦК неосталинист С.П.Трапезников обвинил ведущих ученых, таких как Данилов, в «неверной оценке коллективизации», «в выпячивании определенных эпизодических фактов»[48], в том, что «они поставили под вопрос необходимость уничтожения кулачества как класса» и в прочих ошибках[49]. Партийный теоретический журнал «Коммунист» в №11 за 1967 год подверг особой критике статью Данилова о коллективизации, опубликованную в Советской исторической энциклопедии, очень полезном источнике.

Один ученый-неосталинист даже посчитал официально объявленную цифру урожая за 1938 год (77,9 миллиона тонн) слишком заниженной, заявляя: «Можно ли всерьез подумать, что наше огромное социалистическое сельское хозяйство, оснащенное самой современной техникой, дало меньше зерна, чем сельское хозяйство царской России, в котором преобладали деревянный плуг и трехполка? Если грандиозная попытка партии осуществить социалистическую перестройку деревни была бессмысленной, то в таком случае новая техника есть выбрасывание денег на ветер, а героический труд колхозников, механизаторов, специалистов сельского хозяйства был совершенно напрасным. Безусловно, в этом нет ни грана логики»[50].

После Хрущева не только защитили сталинскую политику, но, напротив, Бухарина и его последователей публично именовали «открытыми сторонниками кулаков и прочих реакционных, сил в стране».[51] Иногда, правда, слышались возражения (не слишком громкие) против «перегибов» коллективизации, но за всю советскую историю ни разу не говорили о голоде и причинах, вызвавших его. И уже речи не могло идти о включении истории голода 1932–1933 гг. в учебники, хотя, находясь на вершине власти, Хрущев, случалось, упоминал о «войне голодом».[52] Поскольку в одном из романов И.Стаднюка автору позволили написать о голоде, это, возможно, свидетельствует, что у Хрущева имелось какое-то намерение предать этот вопрос гласности.

Но с тех пор исследователи выдавали публике редко и мало что-либо правдивое, да и в художественной литературе до конца 70-х годов не появлялось почти ничего. Даже в канун 1983 года, после которого сочинения подобного рода вовсе перестали появляться, мы можем назвать буквально считанных писателей и редакторов, кратко и редко касавшихся 1932–1933 гг., хотя иногда они делали это (даже косвенным образом) с удивляющей нас откровенностью.

Что касается официальной позиции, то самое большее, что в ней признавалось, – это «трудности» и «проблемы». Последнее издание БСЭ поместило статью «Голод», в которой сообщается, что он есть «социальное явление, сопутствующее антагонистическим социально-экономическим формациям», когда «десятки миллионов страдают от недоедания в США и других странах», поскольку «голод может быть преодолен только в результате социалистической перестройки общества». Что касается СССР, то «благодаря эффективным мерам, принятым советским государством, катастрофическая засуха 1921 года не привела к обычным тяжелым последствиям»; о 1933 годе не говорится ни слова. Стандартное признание о «тяжелых последствиях в снабжении продовольствием» в том году было опубликовано по-английски (1970 г.), и эти последствия объяснялись, конечно же, неопытностью, вредительством кулаков и «другими причинами». Добавлялось, что они («последствия») преодолены с помощью советского правительства.[