Жаркое лето в Берлине - [82]

– За долгие годы общего счастья!

Стивен поднялся с места и чокнулся с матерью, с отцом, который потянулся к нему со своим бокалом, и на его лице появилось то самое выражение, которое Джой подметила у него в аэропорте в день их приезда.

Шампанское искрилось в богемском хрустале.

Джой подняла свой бокал, спазмы душили ее, она боялась, что не сможет сделать ни одного глотка. И как она была счастлива, когда пузырьки шампанского ударили Энн в нос и она, фыркая, вызвав тем общий хохот, подняла вверх свою мордочку.

Внешне это был самый веселый обед, какой когда-либо бывал в этом доме. Казалось, ложь Стивена сняла со всех тяжесть. Берта рассыпалась в любезностях перед каждым по очереди, время от времени поглядывая на Ганса, сидевшего против нее, и в ее взгляде была такая мольба, словно она просила его оказать ей хоть немного внимания. Но он даже не посмотрел на нее, чокнувшись с одной лишь бабушкой.

Берта испытующе посмотрела на Джой.

– Услыхав от мамы, что вы собираетесь к тетушке Гедвиге, я предложила отцу уступить вам лимузин, а самому поехать на завод на другой машине. Лимузин у нас самый вместительный.

Отец кивнул головой.

– Я закажу для вас новую машину. Мы сможем через неделю получить ее. Завтра ты должен поехать и сам выбрать ту, которая тебе больше понравится.

Берта шепнула что-то ему на ухо, и он поспешно добавил:

– Разумеется, и вы, Джой.

«О боже, – молилась Джой, – сделай так, чтобы они замолчали. Я не в силах этого вынести!»

Словно через какую-то завесу, до нее донесся голос матери.

– Возьмите с собой пальто, Джой. Октябрь в Берлине может быть предательским.

– А у меня есть хорошенькое синее пальтишко, – объявила Энн, – и на нем глушители!

Все за столом так и покатились со смеху. У Энн было столько словечек, не поддающихся переводу.

– Ja, ja, – закивал головой отец, услышав перевод Берты, так и исходившей родственной теплотой, обжигавшей душу Джой.

– Отец желает, чтобы мы поехали заказать вам меховое манто до наступления холодов. Он хочет преподнести вам шубку заблаговременно; это будет вам рождественский подарок от него.

– Как ты предупредителен, Эрнест, – и мать ласково посмотрела на него. – А какой мех предпочли бы вы, дорогая?

Джой что-то пролепетала, не думая.

– По-моему, котик или белку, – горячо рекомендовала Берта. – Вы такая изящная. Невольно позавидуешь!

– Нет! – Нахмурилась мать. – Это не для Джой. Такие меха слишком просты. При ее фигуре она, конечно, может носить все, но вот поэтому-то мы и должны выбрать для нее что-нибудь элегантное.

– Купите ей норку, – неожиданно вмешался Ганс. – На Курфюрстендамм продается платиновая норка, она точно создана для нее. А что скажешь ты, Стивен?

– Голосую за норку! – И Стивен громко рассмеялся. – Норку и только норку! Я всю жизнь только и мечтал купить жене норковую шубку. Разве не так? И вдруг она сваливается прямо вам в руки!

Джой почувствовала, что губы у нее растягиваются в уродливую гримасу, и произнесла «Fabelhaft!», растягивая «fa» с наигранным восторгом.

– Но к норке нужны бриллианты, – настаивала Берта. – Mutti, Liebchen, у тебя роскошные бриллианты, и я уверена, ты на них даже не смотришь. Как ты думаешь, не вставить ли некоторые из них в новую оправу?

При слове «бриллианты» мороз пробежал по спине Джой. Но она скромно улыбнулась, как подобает женщине, которую осыпают дарами сверх ее ожидания.

– Прекрасная мысль! – согласилась мать. – Ведь действительно бриллиантов хватит для вас обеих. Но надо спросить отца.

– О, Mutti! – Берта даже задохнулась от восторга и перевела отцу.

– Ja, ja, – энергично закивал он головой.

– Норка да в придачу бриллианты! Уф! – Стивен свистнул.

У Джой внутри все перевернулось, она боялась, что ее стошнит от этой пародии на семейную любовь, разыгранную перед ней.

Бежать! Бежать как можно скорее. Отряхнуть со своих ног пыль этого проклятого дома. Это все, о чем она мечтает. Но мучить старика разгадкой этой бессмысленной шарады? Нет! Это жестоко, и все ее существо восставало против этой жестокости. Лгать вынужденно уже само по себе плохо, но обращать эту ложь в какую-то садистскую игру, которая станет пыткой, как только правда выйдет наружу. Нет!

Отец наклонился к ней, медленно, с трудом выговаривая английские слова:

– Стесь неподалек ест нови schones Haus. Фосмошно, зафтра ми путем на него посмотреть.

Она машинально кивнула головой.

– А больши дом, когта путет иметь сын, – и он пожал ей руку, хохотнув.

Джой тоже хохотнула, и этот смешок отозвался грохотом смерти в ее горле.

Старик откинулся на спинку стула, поглядел на портрет своего отца, прошептал: «Das Blut, das Blut!»

Das Blut! Это слово упало в ее мозг, как кощунственное заклинание. Не скажи он этого, она всю жизнь испытывала бы стыд за эту последнюю, ненавистную ей ложь. Но слово вызвало в ее воображении цепную реакцию; дары, которые ей подносили, были оплачены кровью, – кровью многих человеческих существ. Кровью Юлианы, кровью Брунгильды, кровью профессора, кровью безыменных, безликих мертвецов, которым не было числа!

Она стала рассуждать хладнокровно, как подобает судье, когда он выносит приговор. Тут, в этой комнате, сентиментальный старик, взирая на портрет своего отца, шепчет: «Кровь». А там, наверху, в сердце этого дома члены этой семьи молятся «За жрецов, проливающих кровь, кровь, кровь… За жрецов, которые убивают».