Жаркое лето в Берлине - [16]

Успокоившись, она стала описывать трагическую историю Берты в письме к родителям, которым она писала каждую неделю.

На другой день Берта была сама доброта, старалась доставить ей только приятное, и Джой приписала происшедшее переживаниям, которые нужно было понять.

В Берлине наступило лето – самое жаркое лето за последние двести лет. «Австралийское лето, – как говорили все, – словно по заказу, чтобы порадовать Джой».

Сад утопал в розах. Аромат душистого чубушника наполнял дом, в котором непрерывно жужжало множество электрических вентиляторов. Тень от деревьев падала на лужайку, где они днем пили теперь чай и где вращающиеся фонтанчики разбрызгивали струи воды, освежая горячий, душный воздух.

Берта постоянно жаловалась на жару. Отец поговаривал о том, чтобы завести кондиционированную установку.

Жара была единственной темой разговоров.

В университете наступили каникулы, и Ганс возил их на ближайшие озера.

Жизнь казалась Джой непрерывным праздником. Утро начиналось чуть ли не семейной консультацией относительно ее желаний. Втайне она наслаждалась этим еще неиспытанным чувством баловня семьи. Хотя она была единственным ребенком, мать следила, чтобы девочку не баловали. А сейчас вокруг нее бегал весь дом: целый штат девушек был к ее услугам, в ее распоряжении были шоферы; Гесс, камердинер отца и дворецкий предупреждали ее желания; внимательный племянник, свекор, щедро оплачивающий ее покупки, свояченица, готовая в любую минуту дать ей совет, полюбившая ее свекровь – что еще могла желать женщина?

Джой окунулась в новую жизнь со всей страстностью своей натуры. Ей нравилось, что для родственников она была Джой, а для посторонних – «фрау фон Мюллер». Энн также после короткого бунта примирилась с тем, что ее называют Анной, а не Эни. Обе они с трудом привыкли пожимать руки, здороваясь и прощаясь.

Берта обучала ее делать реверансы, как это принято у немецких девочек. Энн только посмеивалась. Смирившись с обязанностью, здороваясь со взрослыми, присесть и назвать свое имя, Энн с таким усердием выполняла эту церемонию, что Берте пришлось прочесть ей нравоучение, из которого следовало, что благовоспитанные девочки не «приседают» перед служанками, шоферами и продавцами. «А почему?» – спрашивала Энн. И первые недели представляли собою бесконечную цепь «почему», что странно звучало в стенах, где целую сотню лет отдавалось эхо почтительных «ja» и «nein».

Впервые в жизни Джой испытала удовольствие от сознания, что она принадлежит к семейному клану, а этого ей как единственному ребенку, не приходилось ощущать. Из всех семейств, которые ей когда-либо доводилось знать, фон Мюллеры были наиболее сплоченной семьей.

Каждую ночь отцу звонил Хорст, где бы он ни находился: в Каире, Анкаре, Афинах, Мадриде. В его телефонных звонках для Джой было нечто романтическое. Ежедневно звонил дядя Конрад со своего завода в Руре. Этот деловой человек, женившийся в третий раз на юной девушке, которая годилась ему в дочери, служил темой неистощимой семейной критики.

– Какая мерзость! – фыркала Берта. – После войны мужчин осталось мало, вот женщины и кидаются на шею любому. И эта особа прилетает в Берлин не реже одного раза в месяц. В Берлине, видите ли, одеться можно элегантнее и дешевле, чем в Федеративной республике! Ха! Как будто дороговизна когда-нибудь ее пугала.

Первые недели прошли в развлечениях. Приезжали родственники, осыпали Джой и Энн комплиментами. Берта вывозила Джой в свет, начиная с чаепитий в таких же старинных особняках, как дом фон Мюллеров, и кончая коктейлями в ультрамодных квартирах в небоскребах, которыми изобиловал Западный Берлин. Вдовствующие тетушки и перезрелые двоюродные сестры при встрече проливали слезу. Дядюшки преклонного возраста и старички разных степеней родства с гордостью представляли своих молодых жен. Молодое и чрезвычайно приверженное последнему слову моды поколение приветствовало Джой как равную.

«Как мог Стивен прожить так долго в разлуке с родными?» – спрашивала себя Джой, упиваясь сознанием, что она вошла в его семью равноправным членом. И, вслушиваясь в семейные разговоры о всех этих дядюшках, тетушках, братцах и сестрицах, Джой не могла понять, как Стивен вообще расстался с ними.

Но особенное удовольствие от сознания, что ты принадлежишь к этой династии, Джой получила в тот вечер, когда в день рождения матери Стивена они были на премьере оперы «Die Walkure».

В роскошном фойе театра семейство фон Мюллеров представилось ей некой «высочайшей фамилией». Отец, Стивен, Ганс во фраках. Мать в черных кружевах, оттенявших ее хрупкую красоту; единственным ее украшением была нитка превосходного жемчуга. Берта, блистательная в своем сером одеянии, с бриллиантами на шее и в ушах. Джой в бледно-желтом с золотом туалете, избранном на семейном совете из множества туалетов, присланных на выбор, в изумрудах матери.

Пышное барокко, вспышки аппаратов фотографов, шелест блокнотов журналистов, бесчисленные представления, поклоны, щелканье каблуков, поцелуи, рукопожатия; капельдинеры провожают их в ложу; пока они занимают места, на них обращены любопытные взоры. Всеобщее внимание вызывало в Джой горделивое чувство, но она старалась держаться так, как будто для нее все это привычно. На самом же деле она воспринимала все происходящее как некую волшебную феерию.