Жаркие объятия разлуки - [2]

Изящно отпив глоточек, она уже протянула руку к телефонной трубке, как вдруг телефон зазвонил сам.

— Алло!

— Ну что? — с ходу выпалил Максим на другом конце провода.

— Все! — на выдохе ответила Вероника.

— Через двадцать минут буду!

Со стороны их можно было принять за двух разведчиков, которые вынуждены общаться при помощи паролей. Но на самом деле им просто не нужны были слова. За время, пока они дружили и скрывали от родителей свои отношения, они научились обходиться малым.

Вероника поспешила разбить эти стереотипы.

— Погоди! Ты хоть знаешь, откуда я с тобой разговариваю?

— Откуда?

— Я сижу в ванне, вся в пене. Пью кофе. И вообще, разлагаюсь тут, как могу…

— Это просто класс — я тебе завидую. Я тоже так хочу, слышишь? И желательно — вместе с тобой.

— Ну, этого я тебе обещать не могу… но для тебя водички согрею. Давай. Приходи скорей, — почти шепотом закончила она и с довольной улыбкой положила трубку.

Еще ни разу в жизни им не выпадала такая чудесная возможность: целый вечер быть вместе и не бояться, что кто-нибудь нагрянет и разрушит их идиллию. Обычно они выкрадывали короткие сладкие часы, пока родители Максима или Вероники были на работе, да еще изредка, когда удавалось придумать какие-нибудь причины и не ехать с семьей на дачу. Вот тогда они часами целовались и обнимались, робко пристроившись на Вероникиной кровати — словно потом она могла их выдать.

Когда начался их знаменитый на всю школу роман, им было по пятнадцать лет. Даже самые строгие учителя смотрели с умилением, как эта юная и красивая парочка расхаживает по школе, не расцепляя рук. Они учились в параллельных классах — поэтому на время уроков им приходилось разлучаться. Зато перемены все принадлежали им. Ребята из класса разделились на два лагеря: одни откровенно завидовали влюбленным, а другие поглядывали на них с иронией (хотя наверняка сами в душе завидовали). В любом случае, самим Ромео и Джульетте было на это глубоко наплевать. Их не могла остановить даже обоюдная неприязнь родителей — а может, это даже их подзадоривало. Ведь приходилось скрываться, прятаться, идти на невинный обман — и это придавало их встречам особую остроту.

До конца им было непонятно — почему их родители относятся друг к другу с такой неприязнью. Впрочем, подозрения были. Покойный отец Максима всю жизнь проработал в КГБ. А между тем родители Вероники имели все основания относиться к работникам этого учреждения с ненавистью. Ведь когда-то давно, еще в конце сороковых, дед Вероники — коренной москвич и студент МГУ — был осужден и сослан на Сахалин всего лишь за рассказанный в компании анекдот. Бабушка — тогда еще невеста — в лучших традициях женщин-декабристок прямо из старых московских переулков уехала за ним. Но другие родственники малодушно от него отвернулись. Потом, конечно, дедушку реабилитировали. При определенном упорстве он мог вернуться в Москву. Но слишком уж горькой чашей оказалось для него предательство близких. Обиженный дед остался на острове каторжников. Бабушка сначала плакала и переживала, а потом родила ему сына. Так семья осела на Сахалине. Единственный сын, отец Вероники, не захотел перебираться в Москву — закончил политехнический институт в Хабаровске, женился на местной. Но неприязнь к органам государственной безопасности была и у него — видимо, он всосал ее с молоком матери. Жену он подобрал себе тех же взглядов — врач по профессии, мама Вероники слепо ненавидела государство и все, что имело к нему хоть малейшее отношение. Она имела привычку ругать работников больницы, детского сада, почты, собеса, сберегательного банка — не говоря уже о военных и государственных деятелях…

Одно было непонятно Веронике: при чем же тут Максим? Ведь сам он не работает в КГБ и даже не собирается? Однако обсуждать это с родителями она не решалась. Гораздо проще и интереснее было скрываться и прятаться.

Итак, Максим придет минут через двадцать. Вероника блаженно потянулась в уже начинающей остывать воде. Затем она допила кофе, взяла с полки пушистую капроновую мочалку и начала намыливаться. На губах ее блуждала задумчивая и счастливая улыбка. Сейчас она вымоется, чтобы быть чистой-чистой и уверенной в каждом потайном уголке своего тела. А когда придет Максим, ему она тоже нагреет воды… Они улягутся на диван в большой комнате и будут обниматься прямо без одежды. Наверное, это такое блаженство… Она обязательно посмотрит на Максима — как он выглядит полностью обнаженным. А когда им надоест, они будут смотреть телевизор… И снова обниматься и ласкаться… А потом, может быть…

В этом месте Вероника всякий раз обрывала себя — ей почему-то было стыдно представлять себя и Максима в роли голых существ, которые странно и смешно двигаются. Эротические сцены из фильмов вызывали у нее непонятные чувства — с одной стороны, дикое животное любопытство, а с другой — какое-то неудобство за то, что творится на экране. Ей было стыдно за этих людей, за их нелепое поведение. Зачем же они бессовестно обманывают всех днем, строя из себя скромниц и почтенных дяденек? Наверное, здесь есть какой-нибудь секрет… И она обязательно разгадает его.