Жар-птица. Свирель славянина - [19]

     Уж Ночь глядит в окно.

Светлянка укололась,

     И приговор свершен.

Красив застывший волос,

     Красив глубокий сон.

От одного укола,

     Как будто навсегда,

Кругом заснули села,

     Притихли города.

Притихли и застыли,

     И все слилось в одно.

Везде, в безгласной были,

     Глядится Ночь в окно.

Всем миром овладела

     Ночная тишина.

И как немое тело,

     Глядит на мир Луна.

Красавица склонилась,

     Молчит веретено.

Решенье совершилось,

     Так было суждено.

Но капля в ранке малой,

     Сверкнув огнем во мглу,

Как цвет упала алый,

     И светит на полу.  

И нежный свет не тает,

     Алеет все сильней.

Шиповник расцветает,

     Весь в призраках огней.

Как куст он встал вкруг злого

     Того веретена.

В молчаньи сна ночного

     Разросся до окна.

Сияя алым цветом,

     Растет он как пожар.

И в мире, мглой одетом,

     Слабеют ковы чар.

Сперва цветы проснулись,

     Пошел в деревьях гул.

И дети улыбнулись,

     Святой старик вздохнул.

И лебеди запели

     На зеркале озер.

Всемирной колыбели

     Вдруг ожил весь простор.

И вот, на счастье наше,

      Глядится День в окно.

Еще Светлянка краше,

      Шумит веретено.

ПЕРЕД ЦВЕТНЫМ ОКОНЦЕМ

На море Океане есть остров Красота,

Сидят в резной избушке три дочери Христа.  

Перед цветным оконцем шьют молча три сестры.

Гора там есть, и остры уступы у горы.  

И если кто восхочет к заманчивой черте,

Он больно режет ноги в той вольной высоте.  

Не смотрят — видят сестры, и старшая сестра

Берет иглу булатну, и говорит: «Пора».  

Берет иглу булатну, нить шелкову притом,

И вышивает гору на Море голубом.  

Потом сестре середней передает тот плат,

Встает на нем дорога: пойдешь — нельзя назад.  

И плат берет узорный тут младшая сестра,

И алым расцветает узором вся гора.  

В те самые минутки как расцветает плат,

У путника на высях светло глаза горят.  

От ран ему не больно, не льется больше кровь,

А брызнет, так немедля в цветках зажжется вновь.  

И год идет за годом, и ропщет Океан,

Но остров тот не гибнет, с богатством горних стран.  

И с самого рассвета до поздней до поры,

Перед цветным оконцем шьют молча три сестры.

ОГНЕННОЙ РЕКОЮ

Из Арабских дальних стран

К нам придя в своем скитаньи,

Руссов древних Ибн-Фоцлан

Вопрошал о сожиганьи.  

Почему, когда простор

Здешней жизни Руссом смерян,

Труп кладут они в костер,

В огнь, что силой достоверен?  

Потому, гласил ответ,

Что, вступивши в яркий пламень,

Возрожден, как цвет и свет,

Мрак железа, мертвый камень.  

Потому, ответ гласил,

Что земному подобает

Побывать в жару горнил,

Там, где все перекипает.  

Да земные телеса

Аки Солнце просветятся,

Перед тем как в Небеса

В царство Солнца возвратятся.  

Искушенные огнем,

Разлученные с тоскою,

Поплывут в свой Отчий Дом,

Ярко-огненной рекою.

САЛАМАНДРА

Меж брегов есть брег Скамандра,

Что живет в умах века.

Меж зверей есть саламандра,

Что к бессмертию близка.

Дивной силой мусикийской

Вброшен в жизнь который год,

Этот зверь в стране Индийской

Ярким пламенем живет.

Разожги костер златистый,

Саламандру брось в него, —

Меркнет вдруг восторг огнистый,

Зверь живет, в костре — мертво.

Так и ты, коль Дьявол черный

В блеск любви введет свой лик,

Вспыхнешь весь во лжи узорной,

А любовь — погаснет вмиг.

ТРАВА-КОСТЕР

Есть трава — растет

     Возле тихих рек.

И не каждый год

Та трава цветет,

А когда придет

     Человек.  

Рост ее — стрела,

     И красив узор.

Та трава была

Много раз светла,

Снова расцвела,

     Как костер.  

И горит огонь

     Возле тихих рек.

Мчится красный конь,

Ржет, поет: Не тронь,

Не хватай огонь,

     Человек.  

С ржаньем конь скакал,

     Убежал в простор.

Ярко промелькал.

Был расцветно-ал,

Возле рек сверкал

     Цвет-костер.  

И светла была

     Влага тихих рек.

В мире весть прошла,

Что трава цвела: —

Был здесь, в мире зла,

     Человек.

БЛЕДНЫЕ ЛЮДИ

Я людей повстречал на степи неоглядной,

В беспредельном скитаньи своем,

У костра, в час Луны предрассветно-прохладной,

Нисходившей небесньм путем.  

Трепетанья костра горячо расцвечали

Бледнолицых печальных людей,

И рыдания флейт, в их напевной печали,

Разносились по шири степей.  

Я спросил их, о чем эти звонкие стоны,

И ответил один мне из них:

«В наших песнях поют и скорбят миллионы,

Миллионы существ нам родных».  

Как лунатик влеком междузвездным пространством,

Я ушел, год промчался, как сон,

Я ходил, и повторных шагов постоянством

Снова был к их костру приведен.  

В час ночной, бледнолицые люди смотрели

На рубин, возникавший с огнем,

И, как прежде, рыдали и пели свирели,

Ночь тревожа под Млечным путем.  

Начинала свирель, повторяла другая,

Третья, сотая, тысячный бред,

Точно пела и плакала бездна морская.

Я спросил — и услышал ответ,  

«Вы всегда ли в степи? И всегда ли вы в горе?»

И как будто бы хрустнула цепь: —

«Мы Славяне, мы вечно тоскуем о Море,

Потому так и любим мы степь».  

Как безумный, опять я ушел на расстанья,

Как лунатик, закрывши глаза.

Вновь пришел. Вновь костер. Вновь певучесть рыданья.

Вечер. Молния. Алость. Гроза.  

Степь и небо в огне. Мир в раскатах и в гуле.

«Смерть иль жизнь?» — я шепнул, как во сне.

На меня бледнолицые только взглянули, —