Жанна Ланвен - [28]
Гармония, благополучие, достоинство – все это привлекало Жанну. Неизвестно, поселилась ли она там в 1901 году, именно тогда был построен дом, стоявший на углу бульвара Норд (современный бульвар Бельжик) и улицы де Шен[112]. Видимо, нет, так как в кадастре не значится, что она тогда владела землей – с домом или без. Тем более ее страсть к камню и желание иметь солидное поместье, на содержание которого идут немалые средства, не очень располагали к этому месту. Тем не менее заметим, что ее любимая сестра Мари-Аликс вышла замуж именно здесь: она стала мадам Морис Гомон 1 декабря 1900 года.
В кадастре отмечен дом на улице де Шен, зарегистрированный на имя Эмилио ди Пьетро, что довольно любопытно, поскольку «граф» до этого не фигурировал ни в одном документе или семейной истории, связанными с домом в Ле Везине. Он не упоминался соседями и не появлялся ни на одной известной нам фотографии. Возможно, это объясняется назревавшим конфликтом и приближавшимся разводом Эмилио с женой. Жизнь Жанны Ланвен вообще изобилует такими пробелами и замалчиванием некоторых событий, а сдержанное поведение близких говорит о том, что их тоже беспокоило появление некоторых происшествий в ее официальной биографии. О супругах говорилось мало, если упоминалось вообще. Рождение Маргерит стало таким важным и счастливым событием для Жанны, что она уже считала свой брак маловажным и даже немного печальным моментом по сравнению с его благословенными последствиями. Конечно, этому способствовало и равнодушие самого Эмилио. Обман, несоответствие финансовых возможностей, неподобающее поведение… Проще говоря, этот союз уже так обременял ее, что мог распасться по любой причине. В сущности, не так уж и важно, купил ли отец Маргерит этот дом сам или получил в подарок от ее матери, что очень вероятно.
Важно то, что на тот момент они были еще вместе. Жанна постоянно приезжала в этот дом, формально принадлежавший ее мужу, и принимала там своих родных и друзей.
Теперь вспомним о родителях Жанны, о Жаке Констане и его жене. Сначала они приезжали туда время от времени на выходные, проводили там несколько дней и только гораздо позже полностью переехали в Ле Везине[113]. У них не было привычки куда-нибудь выезжать, они неохотно покидали свой дом и не любили менять распорядок своей мрачноватой жизни.
Оказаться на новом месте, не зная, что они будут там делать, приводило их в ужас. Они привыкли жить так, как диктовали обстоятельства, во всем себе отказывая. Конечно, бывая в Ле Везине, они радовались и гордились успехами старшей дочери, храброй честолюбивой Жанны, достигшей вершин, о которых постоянно говорили остальные дети. Но одновременно они стеснялись их.
Обед был самым приятным моментом. Жанна, любившая хорошо поесть, с удовольствием потчевала гостей разными деликатесами. Время за трапезой посвящалось беседе о разных кулинарных новинках, поскольку присутствующим было трудно поддерживать разговор об одежде или модных шляпках.
В программу также входила обязательная экскурсия по дому.
Пока солнце стояло еще высоко, нужно было осмотреть сад, проверить, как растут деревья, оценить ремонт забора или ставень. К этому времени Констан уже ходил с трудом.
В широкополой соломенной шляпе и бесформенных туфлях на ногах, опираясь на палку, он шел под руку с Маргерит до ворот, что занимало почти полдня, а у ворот они фотографировались[114]. Старый Констан был похож на крестьянина: обветренное лицо человека, проводившего много времени на открытом воздухе, казавшееся почти кирпичного цвета на фоне белоснежной бороды, все еще густых седых волос и аккуратных бакенбардов. На лице читалось постоянное страдание: ресницы опущены, глубокая морщина пролегла между бровями, придавая ему одновременно упрямый и растерянный вид. Большой мясистый нос казался пропитанным влагой. Что-то мрачное было во взгляде, даже угрожающее, если вспомнить все уступки и компромиссы, на которые этот человек шел в жизни.
Констан сжимал руку внучки, вокруг глаз собрались морщинки, словно он попытался изобразить счастливую улыбку. Но вид у него отрешенный, ворот рубашки расстегнут, фигура плотная, спина прямая… Выглядит равнодушным и неприступным.
Его жена, мадам Ланвен, казалась живее, но и ее нельзя было назвать разговорчивой и общительной. Восхищение Жанной в ней боролось с непониманием и неловкостью. Она не могла понять, как дочь смогла добиться таких невероятных успехов, смущавших ее тем больше, чем яснее она понимала, что Жанна все сделала сама, без какой-либо поддержки с родительской стороны. Почти нищенское положение сначала заставило их превратить Жанну в прислугу, а потом отдать в услужение на самую низкую должность в шляпное ателье в Париже, где она жила совсем одна. Девочка должна была зачахнуть, остаться на всю жизнь простой работницей: такая жертва казалась матери оправданной. Но катастрофы не произошло. Жанна не превратилась в несчастную замухрышку, вызывающую лишь жалость, а, наоборот, стала главой и гордостью семьи.
