Жанна д’Арк - [33]

Одного из его лучших капитанов, Джона Талбота, Жанна и герцог Алансонский недавно взяли в плен при Пате. Другого – Джона Фальстолфа – обвиняли в том, что он бежал с поля боя во время этого бесславного сражения, в то время как на самом деле ею поспешное отступление дало ему возможность спасти свой отряд. К тому же Бедфорд знал, что 350 вооруженных людей, всадников и лучников, высадились в Кале 1 июля; это была армия, набранная Генри Бофором, кардиналом Винчестерским, дядей герцога Бедфорда (внебрачным ребенком его деда Жана Гэнда, герцога Ланкастерского), для борьбы с гуситами в Богемии[58]. Набрать армию удалось с помощью специальной десятины, взимаемой с разрешения папы, оказавшего также финансовую поддержку; по взаимному согласию дядя с племянником договорились, что армия отклонится от первоначальной цели. 15 июля войска двинулись из Кале в Париж, куда и прибыли десять дней спустя. Таким образом, были получены свежие подкрепления для борьбы против того, кого отныне признали королем Франции Карлом VII.

Но, не довольствуясь тем, что он использует в своих целях военные силы, набранные, как думал простой народ, для блага христианского мира, Бедфорд ведет одновременно широкое дипломатическое наступление. Его брат Генрих V – искусный воин и прирожденный администратор. Он взял в жены Анну Бургундскую, сестру герцога Филиппа ("Самую приятную даму тогдашней Франции: красивую, молодую и добрую", – сообщает "Дневник парижского горожанина"), и воспользовался семейными связями, чтобы получить от не очень надежного союзника гарантии, необходимые для того, чтобы отвести угрозу, нависшую над английскими завоеваниями. Действуя очень ловко, он пригласил герцога Бургундского провести несколько дней в Париже. С 10 по 15 июля в Париже прошли пышные празднества, в том числе и общая процессия и месса в соборе Парижской богоматери, в результате чего народ пообещал "быть послушным и верным регенту и герцогу Бургундскому".

О Париж, получивший столь плохой совет!

Сумасшедшие горожане, не заслуживающие доверия!

– воскликнула Кристина Пизанская.

Герцог Бургундский вернулся в свои владения, получив драгоценностей на сумму 20 000 ливров и обещание, что в конце месяца он получит еще один дар. На эти деньги он обязался набрать армию. Через своего герольда Жарретьера Бедфорд поспешил потребовать субсидии от города Лондона, уверяя, что без союза с Бургундией с английским могуществом будет покончено "одним махом".

Другой, более серьезный аспект этой дипломатической игры – переговоры с бургундским двором, которые Ла Тремуй начал еще 30 июня и вел так усердно, что уже 16 июля бургундец Жан де Вимё выехал из Дижона в Аррас, чтобы дать отчет о состоянии переговоров Филиппу Доброму по его возвращении из Парижа. В то время как король был в Реймсе, к нему прибыло посольство во главе с Давидом де Бримё, а в письме королеве Марии Анжуйской и ее матери Иоланде, живописующем церемонию миропомазания, выражалась надежда, что король заключит "добрый договор… до своего отъезда". В том же письме упоминается о Жанне: "Она не сомневается, что Париж ей повинуется". Таким образом, четко указано, что и кого заботит. Жанна помышляет лишь о том, чтобы продолжать оказавшееся столь успешным наступление, в то время как король думает только о переговорах и вместо "доброго договора" вскоре заключит перемирие… на две недели!

Таким образом, после триумфа, пережитого в Реймсе, последовали недоразумения. Предательство – единственное, чего боялась Жанна, – замышлялось уже во время пиршества, устроенного в честь миропомазания, на которое пригласили и ее. Отныне каждый шаг Жанны сопряжен со смертельной угрозой. В тот самый момент, когда ее отец и мать, а также преданный Дюран Лаксар, сопровождавший их, совершенно ошеломленные неожиданной славой "Жаннетты", отправляются в Домреми, у Жанны, обладавшей удивительным даром предвидения, появляется чувство, что для нее наступает время неопределенности, поражений и жестоких нравственных страданий, начинается путь на голгофу. Этим, возможно, и объясняется горестное восклицание, вырвавшееся у нее по дороге в месте, четко указанном в воспоминаниях Орлеанского Бастарда, между Ла-Ферте-Милон и Крепи-ан-Валуа: "Да будет угодно Богу, моему Создателю, чтобы я теперь могла уехать, оставить оружие и отправиться служить моему отцу и моей матери, пася овец вместе с сестрой и братом, которые так будут рады вновь увидеть меня!" Эти слова сожаления, столь непривычные для нее, – свидетельство безоружности Жанны перед тем, с чем отныне ей придется бороться: предательством, неуловимым, но постоянно ощутимым где-то совсем рядом, буквально за спиной. Как тут не вспомнить размышления одного современника: "Мы не из Королевского совета, наше дело – ратные подвиги". Отныне слово за "людьми из Королевского совета".

Резкий контраст в умонастроениях четко виден, если сравнить два похода: первый – дорога к Реймсу, когда королевскую армию ведет Жанна, второй – обратный путь, когда его определяет воля или, скорее, отсутствие воли у короля. У первого – путь прямой как стрела, у второго – столь же извилист, как и сама дипломатия короля. Тридцать шесть дней понадобилось королю, чтобы преодолеть каких-то 150 километров, отделяющих Реймс от Парижа. Можно представить, какие муки испытывала Жанна, думавшая лишь о том, чтобы использовать порыв людей, окружавших ее. "Один француз мог бы одолеть десятерых англичан", – отмечает современник. Она хотела бы отправиться в Париж, но еще не знает, что Карл VII заранее решил отказаться от этого. Возможно, у нее теплилась какая-то надежда на первых этапах пути – Вайи, затем Суассон: "Король направился в Суассон и был принят там с большой радостью всеми жителями города, и многие любили его и желали его приезда". Действительно, миропомазание "сделало короля", и отныне все города выражают радость и стремление признать его. Ему шлют послания из Лана, Шато-Тьери, Крепи, Провэна, Куломмье. Из Крепи-ан-Валуа он отправляет герольдов в Компьень и просит жителей "перейти к нему в повиновение: те отвечали, что сделают это с большой охотой". Даже Бове, где епископом Пьер Кошон, поет "Те Deum" королю Франции.