Жандармский дворик - [2]

Их тихий московский дворик в Лефортово объединял пять деревянных домов добротной дореволюционной постройки, в одном из которых жил когда-то, по слухам, главный жандарм Лефортовского округа. В самой середине стоял уже не работавший фонтан, который представлял собой композицию из трёх слетевшихся мраморных голубков. У двух голубков были почти полностью отбиты крылья, а третий вот остался целым, потому что крылья у него были прижаты к бокам. Частично двор выложили каменными дорожками и островками, кое-где поставили столики и скамеечки, а в глубине находилась заброшенная кирпичная конюшня, закрытая на большой железный ржавый замок. Там стояла старая карета, повозки, оглобли и прочая пыльная старомодная рухлядь, которую по каким-то причинам ещё не выбросили и не вывезли. От улицы двор был закрыт двухстворчатыми воротами, а точно за воротами, метрах в пяти, стояла колонка для воды. Водопровод пока ещё в домах не провели – из удобств имелась только канализационная сточная труба, – так что Фёдору с утра надо было успеть перед работой натаскать воды в дом. Но летом жилось всё равно легче – печку можно было не топить, а мыться разрешалось на стадионе напротив, где установили бесплатный холодный душ. Дальше за стадионом начинался Екатерининский дворец с самой большой в Москве колоннадой, в котором всегда размещались военные казармы, а Екатерина II там никогда не жила.

Квартира № 3, которую Фёдору дали от завода, была просторной, с высокими потолками, красивым паркетным полом и прямо барской ванной комнатой. Особенно впечатлял всех унитаз с синими цветами и медной цепочкой.

Как-то Лёша встал перед унитазом и громко сказал: «I really like it». Ему было шесть с половиной лет, и мать английскому языку его даже и не собиралась ещё учить. Она рассказала об этом мужу. Тот посоветовал всё валить на Генриха и Икару, но Софья видела, что он призадумался.

В квартире № 1 жила семья немецких коммунистов-политэмигрантов: Роберт, Луиза и двое их детей, восьмилетний Генрих и семилетняя Икара, названная отцом в честь отважного героя древнегреческой мифологии, первым поднявшегося высоко в небо. Роберт добавил букву «а», и «Икар» стал «Икарой». Луизе тоже очень понравилось это имя. Немцы попали в СССР в 1929 году, когда с началом реализации грандиозных планов индустриализации советской стране потребовались тысячи иностранных специалистов разных уровней, умевших общаться с закупленным за рубежом оборудованием. Новая эра сулила достижение блестящих человеческих идеалов, построение общества равенства и справедливости. Роберт чувствовал себя верным солдатом мирового коммунистического движения и решил помочь стране победившей пролетарской революции. А с приходом в родной Германии в 1933 году к власти нацистов возвращаться ему было некуда. На заводе, где он работал вместе с Фёдором, его уважали и ценили за точность и добросовестность. Немецкие рабочие, такие как Роберт, очень скоро стали заменять американцев на предприятиях, так как работали лучше, соглашались на меньшую заработную плату, да и немецкий язык оставался традиционно более распространённым среди русской технической интеллигенции. Вскоре Роберт научился говорить по-русски, а вот Луизе было очень трудно, так что во дворе частенько можно было услышать немецкую речь, когда Генрих и Икара носились там вместе с Лёшей и иногда с его сестрой Машей, которая была на два года старше и вообще больше любила сидеть дома и играть в куклы.

Ещё Лёша неплохо рисовал – обычно без красок, простым карандашом. Он любил подолгу вырисовывать пушки, лошадей, солдат, машины и всякую технику. Иногда срисовывал из попавшихся журналов или старых книг, которые ему приносила жена инженера, Матрёна Ильинична, из пятой квартиры. Мог и мост нарисовать или городские набережные. Но чаще рисовал военные сражения. Мать сто раз его просила изобразить цветок, или корову, или Красную площадь, наконец, но Лёша как будто не слышал. Что интересно, в школе он свои боевые действия не рисовал, да и урока рисования там вообще не было.

* * *

Как спадала жара, бездетная, но любившая детей Матрёна Ильинична выходила иногда им почитать. Больше всего компания любила сказки. Читая, Матрёна Ильинична нередко уносилась в мыслях в своё безоблачное детство, вспоминала бабушку по отцу, тоже Матрёну, дачный домик на Оке.

«Тогда Серый волк спрыснул Ивана-царевича мёртвою водою – его тело срослося, спрыснул живою водою – Иван-царевич встал и промолвил: «Ах, как я долго спал!» На то сказал ему Серый волк: «Да, Иван-царевич, спать бы тебе вечно, кабы не я; ведь тебя братья твои изрубили»», – читала с выражением Матрёна Ильинична.

– Вот так papa и maman надо было бы спрыснуть. И сестёр… – сказал Лёша, делая ударение в словах papa и maman на последнем слоге.

Генрих и Икара не придали его словам никакого значения, а Матрёна Ильинична перестала читать и осторожно спросила:

– Каких сестёр, Лёшенька?

Мальчик сидел серьёзный и смотрел куда-то вдаль сквозь стены, потом обернулся:

– Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию…

– Ну читайте дальше, тётя Матрёна, – попросила ещё находившаяся в сказке Икара, – дальше что? – Дома ей никто русских сказок не читал, а она так любила волшебство, когда раз – и всё, что хочешь, тебе на голову само падает. Немецкие сказки были… ну не совсем сказочные, не такие.