Жан-Кристоф. Том II - [126]

И все же никогда у Кристофа не возникло бы ни малейшей иллюзии насчет этой светской дружбы, никогда не установилось бы между ними и тени интимности, если бы в один прекрасный день Колетта не сделала ему признания — невзначай или из прирожденного кокетства.

Накануне у ее родителей был прием. Колетта смеялась, болтала, флиртовала напропалую; но на следующее утро, когда Кристоф пришел на урок, она встретила его утомленная, измученная, поблекшая, с лицом в кулачок. С трудом она выговорила несколько слов и казалась вся какой-то потухшей. Она села за рояль, играла вяло, наврала, попробовала поправиться, опять сбилась, оборвала игру и сказала:

— Нет, не могу… Извините… Может быть, немножко погодя…

Кристоф спросил, не больна ли она. Она ответила, что нет.

«Просто не в настроении… С нею это бывает… Смешно, конечно, но не надо на нее сердиться…»

Он предложил перенести урок на другой день, но она упросила его остаться:

— На минутку… Сейчас все пройдет… Какая я глупая, правда?

Он чувствовал, что ей не по себе, но не хотел расспрашивать и, чтобы переменить тему разговора, сказал:

— Вот что значит слишком блистать на вечере! Вы совсем вчера себя не щадили.

Колетта насмешливо улыбнулась:

— А вот про вас этого сказать нельзя.

Кристоф звонко рассмеялся.

— Вы, кажется, не произнесли ни одного слова, — продолжала она.

— Ни одного.

— А между тем у нас были интересные люди.

— Да, редкостные болтуны и умники. Я теряюсь, когда наблюдаю вашу французскую бесхарактерность, — тут все понимают, все прощают и ничего не чувствуют. По целым часам говорят о любви и об искусстве! Просто тошнит.

— Однако это должно бы вас интересовать, — если не любовь, то, во всяком случае, искусство.

— Об этих вещах не говорят: их делают.

— А если не можешь делать? — спросила Колетта, скривив губы.

— Тогда предоставьте это другим, — со смехом отвечал Кристоф. — Не все созданы для искусства.

— А для любви?

— И для любви.

— Сжальтесь! Что же нам тогда остается?

— Семья, хозяйство.

— Благодарю покорно! — обиженно проговорила Колетта.

Она снова попробовала играть, снова наврала, ударила по клавишам и жалобно простонала:

— Нет, не могу!.. Положительно я ни на что не годна. Думаю, что вы правы. Женщины ни на что не годны.

— Сознаться в этом — уже чего-то стоит, — добродушно заметил Кристоф.

Она посмотрела на него пристыженным взглядом девочки, которую бранят, и сказала:

— Не будьте таким строгим!

— Я не говорю дурно о хороших женщинах, — весело возразил Кристоф. — Хорошая женщина — рай на земле. Но только рай на земле…

— …никто никогда его не видел.

— Я не такой пессимист. Я говорю: да, я его никогда не видел, но очень возможно, что он существует. Я даже решил, что отыщу его, если вообще он существует. Да, это не так легко. Хорошая женщина и гениальный мужчина — редкие птицы.

— А остальные мужчины и женщины, значит, не в счет?

— Напротив! Только остальные и идут в счет… для света.

— А для вас?

— Для меня они не существуют.

— Вы строги! — повторила Колетта.

— Как вам сказать! Надо же кому-нибудь быть строгим. Хотя бы для блага других!.. Если бы в этом мире не было разбросано немного камней, его затянуло бы тиной.

— Да, верно, вы счастливый — ведь вы такой сильный! — печально сказала Колетта. — Но не будьте слишком строги к людям — особенно к женщинам, если они слабы… Вы не представляете себе, как нас тяготит наша слабость. Мы хохочем, флиртуем, кривляемся, а вы уж думаете, что у нас в голове больше ничего нет, и презираете нас. Ах, если б вы могли прочесть все, что происходит в душе маленьких женщин от пятнадцати до восемнадцати лет, начинающих выезжать и пользующихся успехом, который обеспечивает им их шумная жизнь, — если бы вы могли прочесть, что происходит в них после того, как они натанцевались, наговорили глупостей, парадоксов, горьких истин и все со смехом, пока не рассмешат кавалера; после того как они отдали частицу своего существа разным болванам и тщетно искали в глазах каждого искру света, которого там быть не может, — если б вы их видели, когда они, вернувшись домой ночью, запрутся в своей тихой спальне и бросятся на колени в смертной тоске одиночества!..

— Что вы говорите? — воскликнул изумленный Кристоф. — Как! И вы, вы тоже так страдаете?

Колетта не ответила, но на глаза ее навернулись слезы. Она попробовала улыбнуться и протянула Кристофу руку; Кристоф, взволнованный, схватил ее.

— Бедная девочка! — проговорил он. — Если вы страдаете, почему вы не откажетесь от такой жизни?

— Что же прикажете нам делать? Нам нечего делать. Вы мужчины, можете добиваться свободы, можете делать все, что хотите. Но мы, — мы навсегда замкнуты в кругу светских обязанностей и удовольствий: для нас выхода нет.

— Кто же вам мешает освободиться, подобно нам заняться делом, которое вам нравилось бы и обеспечивало бы, как и нам, независимость?

— Как и вам? Бедный господин Крафт! Не очень-то оно вас обеспечивает!.. Но, по крайней мере, оно вам нравится. А для какого дела созданы мы? Нет такого дела, которое бы нас интересовало. Да, я знаю, мы теперь вмешиваемся во все, притворяемся, будто нас привлекает и то, и другое, и третье, хотя нас это вовсе не трогает; но нам так хочется чем-нибудь заинтересоваться! Я не отстаю от других. Занимаюсь благотворительностью, состою в комитетах. Бываю в Сорбонне, хожу на лекции Бергсона и Жюля Леметра, на исторические концерты, на классические утренники и все что-то записываю, записываю… сама не знаю, что записываю!.. и стараюсь убедить себя, что это страшно меня увлекает или, по крайней мере, полезно мне. Но ведь это совсем не так, я сама прекрасно знаю, как все это мне безразлично, как скучно!.. Пожалуйста, не презирайте меня: я говорю вслух то, что думают все. Я не глупее других. Но к чему мне философия, история и наука? Что же касается искусства, то — вы видите — я бренчу на рояле, мажу дрянные акварельки, — да разве это может наполнить жизнь? Цель нашей жизни только одна — замужество. Но, вы думаете, весело выйти замуж за одного из этих господ? Ведь мы с вами видим их насквозь. Знаем им цену. Увы, я не умею утешать себя, как ваши немецкие Гретхен, из всего создающие себе иллюзии… Разве это не ужасно? Смотреть вокруг себя, видеть своих замужних подруг, их супругов и думать, что придется поступить так же, как они, изуродовать себя физически и духовно, стать такой же пошлячкой!.. Уверяю вас: нужно быть стоиком, чтобы примириться с такой жизнью и с такими обязанностями. Не все женщины способны на это… А время идет, годы текут, молодость уходит; и, однако же, есть в нас что-то хорошее, путное, но оно ни на что не пригодится, оно вянет с каждым часом, и нам скрепя сердце придется отдать лучшее, что мы имеем, какому-нибудь идиоту, ничтожному существу, которое ты презираешь и которое будет презирать тебя!.. И никто нас не понимает! Для людей мы какая-то загадка. Еще можно понять мужчин, когда они находят нас пустыми и взбалмошными! Но женщины, казалось бы, должны нас понимать! Ведь и они были такими же, как мы, — пусть припомнят… Но нет! Помощи от них ждать нечего. Даже родные матери нас не знают и не пытаются узнать. Вся их забота — выдать нас замуж. А там живи, умирай, устраивайся как хочешь! Общество бросает нас всецело на произвол судьбы.