Жан Кавалье - [140]

– Подобно вам, я оплакиваю бедствие междоусобной войны. Единственное средство покончить с нею, это – прекратить несправедливые гонения, которыми обременяют нас. Вот, сударь, – сказал Кавалье, вынимая бумагу из кармана, – поручитесь мне, что все статьи этого договора будут одобрены королем, – и я беру на себя долг сложить оружие.

– Хотя никогда не следует заключать договоры с бунтовщиками, из уважения к вам, только из уважения к вам, я могу вам обещать, что если ваши требования благоразумны, его величество примет их во внимание. Я слушаю вас.

Кавалье громко прочел:

«Смиренное прошение лангедокских реформатов королю. 1) Да снизойдет король даровать нам свободу совести во всей провинции и устроить в ней религиозные собрания всюду, где найдут это возможным, вне укрепленных местечек и городов, окруженных стенами.

Подумав с минуту, Вилляр сказал:

– Не ручаясь вам за согласие на это короля, но все же думаю, что его величество, тронутый раскаянием и подчинением протестантов, может разрешить несколько частных собраний, с условием, чтобы они не имели вида общественного служения. Продолжайте.

2) Пусть города: Монпелье, Перпиньян, Сетт и Эг-Морте будут дарованы нам, как города безопасного убежища.

– Невозможно, невозможно! – воскликнул маршал. – Вы не обдумали хорошенько этой просьбы.

– Прошу извинения, ваше превосходительство, – это единственное у нас ручательство в прочности обещаний, нам сделанных.

– А слово короля, сударь! – с достоинством произнес маршал.

– Соблюдение Нантского эдикта подтверждено было клятвой над Евангелием...

– Ах, Боже мой! К несчастью, политические обстоятельства, серьезные государственные дела требуют иногда отмены самых торжественных обещаний. Но может случиться, что в один прекрасный день его величество снимет запрещение, которым он, в своей мудрости, желал нанести удар этому эдикту. Вы хорошо видите, что, даже предполагая невозможное, а именно, что король дарует вам города-убежища, когда-нибудь непредвиденные события могут принудить его отнять их у вас. Разве Ришелье не делал этого?

– Не без борьбы: осада Ла-Рошели долго длилась.

– И как всегда победа осталась за королевской властью. Не поднимайте же старой истории, которая привела к таким плачевным последствиям для ваших единоверцев. Но посмотрим, не будут ли благоразумнее остальные ваши просьбы.

3) Пусть все, содержащиеся в тюрьмах и на галерах из-за религиозных убеждений, со времени отмены Нантского эдикта, будут возвращены на свободу, считая с принятия настоящего прошения.

– Велика милость короля, – сказал маршал. – От его снисхождения можно ожидать всего, следует только заслужить его. Я не сомневаюсь, что его величество окажет вам, как всегда, снисхождение и благодеяние.

4) Пусть разрешат всем, покинувшим королевство из– за религиозных убеждений, возвратиться свободно и в безопасности, пусть возвратят им их права и отобранное имущество.

– Я думаю, – заговорил маршал после нескольких минут размышлений, – что если мятежники покорятся и дадут впредь удостоверения в своих мирных намерениях, то его величество может уступить отобранное имущество и предать забвению прошлое.

5) Пусть жителей Севен, дома которых были разорены во время этой войны, освободят от налогов в продолжение десяти лет.

– Его величество, – сказал Вилляр, – имеет в виду только благо своего народа. Севены очень пострадали, это правда. Я имею полное основание думать, что король отсрочит налоги тем, кто сложит оружие и даст обещание жить мирно. Вы видите, исключая вопрос о городах-убежищах, ваши требования кажутся мне абсолютно благоразумными.

– Ваше превосходительство, без городов-убежищ всякое обещание будет призрачно, – ответил Кавалье с почтительной твердостью. – Я знаю, что у нас могут отнять места, которые мы просим. Но тогда на его величество падет ответственность за междоусобную войну – это необходимое следствие нарушения клятвенного договора, а король слишком озабочен о покое Франции, чтобы не бояться возбудить нового восстания. Вы видите, мы возлагаем надежды более на любовь его величества к своему народу, чем на сильные крепости, которые мы у него просим.

– Еще раз повторяю, – сказал Вилляр, – это невозможно, совершенно невозможно. Никогда я не предложу его величеству чего-нибудь подобного.

– Тогда – война! – горячо произнес Кавалье. – Этот разговор слишком долго длился!

– Война, несчастный ребенок, война! – воскликнул Вилляр, глядя на Кавалье столько же с любопытством, сколько с печалью и принимая властный, почти отеческий тон. – Война! Как вы осмеливаетесь произносить подобные слова? Сознаете ли вы все их значение? Знаете ли вы, какую ужасную ответственность берете на себя, прерывая таким образом совещание, которое может привести к прощению ваших братьев, может даровать мир Франции? Как! – прибавил он с достоинством и взволнованный. – Я, состарившийся в битвах и в политических переговорах, я не могу представить разумного довода этому неосторожному юноше, которого он не оттолкнул бы буйно, с угрозой? А если я, в свою очередь, скажу: «Война!» Можете вы предвидеть исход этой новой борьбы? Неужели ваши прошлые успехи так безусловно отвечают вам за будущее? Война! А как вы поведете ее в настоящую минуту? Разве вы не лишены запасов? Разве вы не в открытой вражде с Ефраимом и Роланом?... Вы видите, я все знаю, – прибавил Вилляр с большим спокойствием при виде изумления Кавалье. – Вы храбры, ваш глазомер быстр и верен: я это знаю. Ваши люди полны решимости: и это знаю. Но что вы можете сделать один? Предположив даже, что с вашим маленьким отрядом вы осмелитесь выступить в поход, затеять со мной партизанскую войну: где вы найдете припасы? Как вы прокормите своих солдат? То, что до сих пор давало вам преимущество, то, что мне всегда подтверждало, насколько велик ваш военный гений, – это было искусство, с каким вы обеспечивали себя, оберегали ваши запасы. Ваша осторожность равнялась вашей храбрости – два великих качества, которые как будто исключают друг друга. Ваши склады были защищены недоступным положением, чудесно выбранным. Без сомнения, потребовалось стечение бедственных, невероятных обстоятельств, чтобы они попали в мои руки, но все же я ими завладел. Я у вас отнял все: у вас не осталось ни пороха, ни свинца, ни съестных припасов. Так ведь?