Жаль, не добили - [5]

Через неделю Алексей предложил ей переехать в его съемную квартиру. Нина испугалась. А как же мораль, нравственный облик, высокие стандарты и правила советского общежития? Он популярно объяснил ей, что он офицер контрразведки. Никто не посмеет упрекнуть его в отсутствии высокой морали. Нина переехала к нему, и до прошлой недели все шло замечательно.

К ночи началась трясучка. Ему мерещились тюремные стены, в ушах гремели окрики надзирателей. Нина пошутила, мол, тебе необходима консультация психиатра. Ему же было не до шуток.

Интимные отношения не задались. Они лежали в кровати. Девушка гладила его по голове, смотрела с грустинкой, и он не мог понять, чем она вызвана. Алексей обнимал ее, но она куда-то уплывала.

Кравец подумал, что времена меняются, пусть и не кардинально. В тридцать седьмом его не выпустили бы. Нину после допроса отправили бы не домой, а в далекие сибирские просторы по пятьдесят восьмой статье, которую почему-то никто не отменял.

Он не помнил, как уснул. Остались видения – как курил перед сном, а девушка терпела эту вонь, прижималась к нему.

Пистолет привычно обретался в тумбочке под рукой. Краем сознания капитан помнил об опасности, надеялся, что успеет среагировать.

Бандитское подполье яростно сопротивлялось. В городе засели банды, окопались в норах, совершали дерзкие налеты на представителей власти. Убийцы могли посреди ночи вломиться в квартиру, перестрелять всю семью, а потом бесследно испариться. Такое случалось сплошь и рядом.

Раньше во Львове жили в основном представители трех наций. Теперь евреев здесь практически не осталось. Фашисты в одном лишь городе уничтожили больше ста тысяч представителей этого несчастного народа. Поляков убивали украинцы и тоже преуспели в этом. Выжившие бежали в Польшу. С независимым государством у ОУН-УПА не сложилось.

В опустевший город хлынули переселенцы. Теперь Львов был винегретом – русским, польским, молдавским.

Но ОУН с таким положением мириться не хотела. Теракты происходили практически каждую ночь.

Партийные и административные работники предпочитали селиться в окрестностях вокзала. Эта зона считалась особо охраняемой. Пустовали фешенебельные особняки у Стрыйского парка. Люди при должностях боялись в них селиться из-за угрозы нападения. Не пользовались успехом комфортные квартиры в Профессорской колонии. Многие считали, что селиться там – это курить на пороховой бочке, предпочитали жить скученно, скромно, но под защитой.

Улица Кирпичная в эту зону безопасности не входила. Нередко Алексей просыпался от выстрелов. Но бог его миловал, съемная квартира не подвергалась нападению.

Наутро он мучительно избавлялся от чар Морфея, вырывался из них как из объятий потного пьяницы. Карательная команда над душой не висела. Но и Нины не было.

Алексей пошарил рукой по кровати, поднялся, треща костями, заглянул во все уголки. Не было ни завтрака, ни Нины, ни ее вещей. А ведь сегодня выходной.

Потом он обнаружил записку на ее подушке и прочитал:

«Прости, родной, я больше не могу, еду обратно в Краснодон. Когда ты проснешься, буду в поезде. Уволилась с фабрики по семейным обстоятельствам. Извини, что не сказала. Нет сил, больше не выдержу. Надеюсь, с тобой все будет в порядке. Не ищи меня».

Он в панике метался по квартире, натянул штаны, носки, зачем-то вытряхнул из тумбочки пистолет. Быстрее на вокзал, возможно, еще не поздно!

Наспех одевшись, Алексей подбежал к двери, схватился за ручку и вдруг замешкался, застыл. Он с тоской посмотрел на замок, который лично усилил стальными скобами на случай недружественных визитов. К чему все это?

Душу его заглатывала пустота. Алексей оторвался от двери, вернулся в комнату, начал медленно разоблачаться. Пустота съедала его. Лекарство оставалось одно – водка. Он вытащил из кладовки початую бутылку, к которой не прикасался несколько месяцев, побрел на кухню, где имелась посуда и немного еды. Налил до краев, медленно выпил, поволокся к окну, чтобы покурить в открытую форточку.

Кравец был безобразно пьян, когда кто-то постучал в дверь. Алексей дернулся, выронил стакан. Вернулась! А как же иначе! Он метнулся в прихожую, чуть лоб не разбил.

Но вместо девушки в квартиру с радостными возгласами вторглись оперативники его группы – старший лейтенант Максим Волков и Арсен Газарян, недавно окончивший ускоренные офицерские курсы. Он разочарованно выпустил пар, поволокся обратно к столу. Нет, капитан очень рад был видеть их. Особенное удовольствие ему доставляло то, что в ходе последних чисток его товарищи не пострадали.

– Красавец! – заявил русоволосый, спортивно сложенный Волков. – Пробы ставить негде.

– Вместо чая утром рано выпил водки два стакана, – заявил чернобровый Газарян и поставил на стол сумку, в которой что-то очень подозрительно звякнуло. – Вот какой рассеянный…

В голове капитана царила каша, подкашивались ноги. Зрение подводило его, товарищи расплывались. Они сегодня были в штатском, видимо, получили выстраданный выходной.

– Поднимите ему веки, – измывался Газарян. – И что с ним делать?

– Не знаю. – Волков пожал плечами. – Но пациент пока жив. Надо это использовать. Мы не уйдем, Алексей, даже не надейся. Только после того как поставим тебя на ноги. Марш в санузел, и чтобы пьяным не возвращался!