Жаль, что Вас не было с нами - [10]

Мы ели с Ириной, а под ногами у нас, как и у всех других едоков, крутились собаки: породистая гончая сука с отвисшими сосками, здоровенный черный пес неизвестного происхождения и несколько маленьких шавок. Им бросали со стойки кости и стряхивали с ложек перловку. Едоки приходили и уходили, состав был текучий, и вдруг мы остались с Ириной одни за стойкой, а подавальщица застыла, окаменела, уперев свой черпак в бок.

Я посмотрел на Ирину, как она ест, она посмотрела на меня, как я ем, мы улыбнулись друг другу, я поднял голову и посмотрел вверх под своды колоннады. Колонны были не круглые, а с острыми гранями, они были очень высоки, и наверху было темно, капителей видно не было, там шла какая-то хлопотливая птичья жизнь, возня, шебуршание, трепет крыл.

Закатное солнце вдруг вырвалось из туч, и напор его был таким неожиданным и сильным, что сразу стал таять снег, образовались лужи, сверху потекло, и мы с Ириной оказались как бы за шторой из прямых звенящих струй.

Небо стремительно голубело, алело, зеленело, а в колоннаду ворвался резкий и совершенно весенний ветер.

— Киселя хочу, — сказала Ирина.

— Киселя у нас не бывает, — отрезала подавальщица.

— А если поискать? — спросил я.

— Не спорь, — остановила меня Ирина и улыбнулась подавальщице.

И та вдруг улыбнулась ей и крикнула в трубу, по которой ей сверху, из ресторанной кухни, спускали чаны с комплексным обедом:

— Витек, кисельку завари!

— У-у-р-р-ах! — пронеслось сверху по трубе.

— Сейчас будет, дочка, — сказала подавальщица Ирине. Откинув кисею весенней капели, к стойке подошли три курсанта с парусника «Витязь».

— А, вот вы где! — закричали они. — А мы вас по всему вокзалу ищем! ¦

Они уселись рядом с нами на табуреты и уставились на Ирину молодыми нахальными глазами.

— Мы в Мурманск направляемся, — сказали они, — а оттуда на Остров Свободы. Хотите с нами, уважаемая артистка Иванова?

— Можно мне с ними, Миша? — спросила Ирина.

— Он что, муж вам, этот геноссе? — спросили курсанты.

— Просто любимый человек, — ответила Ирина. Курсанты весело застучали ложками, требуя комплексного обеда.

Подавальщица, весело ухая, давала пар.

Сквозь капель прошла высокая старуха на тонких каблуках. Она была в горжетке с острой, чуть тронутой временем лисьей мордочкой.

За старухой на задних лапах шествовала вороватая скотина Рекс.

— Рекс, атанде! Алон, алон, — позвала его старуха и подошла к стойке, виляя бедрами.

— Садись, мамаша, — сказали курсанты.

— «Хоть в разлуке жить непросто, все равно люблю матроса, — напевала старуха, усаживаясь, — синеглазого матроса с голубого корабля…»

Наши собаки сразу приняли Рекса в свою компанию. Потом пришел студент-заочник, тоже уселся и занялся вырезанием профилей.

— В Москву еду на сессию, деньги нужны, — объяснил он.

Сколачивалась хорошая компания. Становилось весело. Подавальщица, подпевая старухе, пританцовывала от котла к котлу. Пустые кастрюли поднимались вверх по трубе, вниз опускалась перловка с бараниной. Курсанты ложками отбивали матлот. Ирина слегка комбинировала своими глазами и руками. Мы с заочником рассуждали о стихах Алексея Зауриха. Рекс подбивал собак разом прыгнуть на стойку и все сожрать. Бродячая аристократка, тряся выменем, урезонивала его.

Уже стемнело, когда появились Игорь Барков и Рафаэль Баллоне.

— Миша, ты уж меня прости за эту маленькую хитрость, — сказал Игорек. — Все у нас не ладилось, и я решил вызвать тебя. Ты бы знал, как с твоим приездом ожили люди, как они подняли головы, поверили в свои силы. Может быть, вернешься?

— Нет, он не вернется, — сказала Ирина, — но вас, Барков, мы прощаем. И вас тоже, — сказала она Рафику.

Что— то загрохотало, и из трубы вылез, сияя белозубой улыбкой, сам чумазый Витек с огромной чашей пунша. Над чашей трепетал голубой камень.

— А вот и киселек! — закричал он.

— Сюрприз! — захохотала подавальщица.

Собаки встали на задние лапы и уткнулись носами в наши локти.

А мы сидели, шумно пируя, словно рыцари и прекрасные дамы под закопченными сводами нормандского замка. Мы делили голубой огонь и перловку и бросали кости нашим собакам.

Боже мой, думал я, смертные люди! Ведь невозможно даже подумать, что всех нас когда-нибудь не станет, даже этих курсантов, даже Ирины, Боже мой! Ведь в это невозможно поверить, это невозможно понять. Что же делать? Может быть, верить друг в друга, в то, что соединило нас сейчас здесь, в то, что тянет сейчас всех людей во всем мире к этой нашей стойке? Ведь мы же все должны друг друга утешать, все время ободрять, разговаривать друг с другом о разном, житейском, чуть-чуть заговаривать зубы, устраивать вот такую веселую кутерьму, а не подкладывать друг другу свинью и не ехидничать. Но, к сожалению, как часто люди ведут себя так, будто не умрут они никогда, и лишь временами все складывается так благополучно, как сейчас. Жаль, что вас не было с нами.

Уже два раза объявили по радио о посадке, когда к колоннаде подъехал открытый ЗИЛ-110 и из него вышел Герострат. Путаясь в своей тунике, он деловито прошел за колонны. В руках он нес канистру с бензином.

— Все слава, все стремление к славе, — ворчал он, обливая бензином стены Симферопольского вокзала. — Мало мне храма Афины, нет, надо еще сжечь этот дворец… Пароход своего имени я уже того, а теперь, значит…